AER


…чему? Всё не пропало в одночасье. Просто так получилось. Кто-то вырубал леса на мифической Амазонке, хотя где та Амазонка — ещё попробуй разыщи на глобусе. Незаметно таяли льды, и эксперты перебивая друг друга спорили, чем чревато опреснение океанов. Опасно ли, или обойдётся? А обыватель клевал носом перед телеэкраном, даже не надеясь понять птичий язык их научных терминов. Из чёртовых скважин постоянно что-то выливалось, а гордые стальные танкеры вдруг оказывались не прочнее деревянных парусников древности. И тогда по телевизору показывали заляпанных нефтью растерянных пингвинов, барахтающихся в чёрной жиже чаек, тысячи мёртвых рыбёшек, и прочую мелюзгу. Но трубы дымили, месторождения осваивались, и акции росли в цене. И всё получилось как-то само собой. Медленно. Постепенно. Пока однажды, тот самый, мирно посапывающий обыватель, вдруг не проснулся с вонючим противогазом, натянутым на собственное удивлённое рыло. Он проснулся, стоя у древнего облупленного станка, тянущего медную проволоку. С истошным скрипом больных нервов, вытягивающим эти бесконечные километры проволоки. Он, этот обыватель, милейший увалень — всегда с досадой отводящий чью-то руку с очередной глупой экологической листовкой или петицией, и узнающий о новом виде растения лишь когда его объявляли исчезнувшим, — он, наконец, проснулся. Как глупо всё вышло. До невозможности глупо. И теперь оставалось только следить за собой, работать за еду и воду, да вовремя менять угольные фильтры противогаза. Что и говорить — всё могло быть хуже. Гораздо хуже. Именно это стыдливо втолковывали последующим поколениям. Те, в свою очередь, продолжили повторять своим потомкам, как заклинание, привычную ложь. Пока не забылось будто сон, да и было ли когда: отражение облаков в воде, и синяя тень леса на жёлтом песке, в пре...

Обрывок древней бумаги с текстом, найденный Филиппом на свалке.



Первым его обнаружил Рич. Он не специально полез на ту мусорную кучу, просто за неё улетел их мяч. Они играли в ожидании вечерней сирены, когда у общественных пунктов, отстояв очередь, можно будет бесплатно зарядить преобразователи, или заменить гильзы дыхательных аппаратов. Время тянулось медленно-медленно. Женя и Кен соорудили из хлама что-то вроде импровизированных ворот, и теперь они вместе играли. Девочки молча наблюдали за их игрой. Вначале, немного побродив по окрестностям, они нашли облезлое чучело кошки на железной подставке, и принесли его с собой. Теперь казалось, что за игрой следит и кошка. Ещё один мальчик, Филипп, уснул в своём инвалидном кресле, и в качестве зрителя считаться не мог.

Кен дал пас, Рич его неудачно отбил, и мяч улетел за кучу отходов. Был второй час дня. Не очень жарко, но душно. Рич, чертыхнувшись, стал взбираться на горку пластикового мусора, и вскоре скрылся из вида. Где-то в стороне глухо хрюкал бульдозер, сгребая отвалом раздавленные жестяные банки, пластмассовые бутылки и прочую дребедень.

— Ты там застрял, что ли? — недовольно спросил Женя.

— Он наверно сел в лужу горячего битума и прилип, — сострил Кен. — Рич! А Рич? Ты угодил в неё, сознайся!

— Вылазь, дуралей! — улыбаясь, воскликнул Женя. — Не то угодишь под бульдозер.

Девочки переглянулись. Младшая из них, по имени Юки, встревоженно схватила за руку свою старшую подругу.

— Бульдозер и в самом деле может задавить Ричарда? — спросила она Олю, и губы её задрожали.

— Кого ты слушаешь, глупая, — сердито ответила та. — У бульдозера датчики. Машина никого не может раздавить. Искусственный интеллект! Понятно?

— Ага, — прошептала Юки, хотя ничего не поняла. — Но тогда почему он не отвечает?

Оля уже собралась что-то ей сказать, как из-за кучи мусора раздался раздражённый голос Рича:

— Вот балаболки! Вместо того, чтобы говорить ерунду, лучше лезьте все сюда.

Кен ухмыльнулся, и воскликнул, сложив ладони лодочкой:

— А зачем? Ты нашёл там рабочий геликоптер?

— Дуралей, — донёсся до них незлобный голос Рича после короткой паузы. — Лезь, тебе говорят. Я тут нашёл кое-что поинтереснее.

Кен посмотрел на Женю, и они не сговариваясь быстро полезли наверх. Внизу, между тремя высокими кучами мусора виднелся пятачок бурой земли, в центре которой на корточках сидел Рич, и странным взглядом смотрел на друзей снизу вверх. Их мяч лежал рядом с ним. Мальчишки быстро съехали вниз по откосу из пластиковых отбросов.

— Осторожней, — негромко сказал Рич, выставив вперёд руки.

— Что ты нашёл? — спросил Кен.

— Вот.

Мальчики даже не сразу увидели это. Неправильной формы, величиной с ладонь, оно торчало из земли. И, невзирая на свой яркий цвет, было понятно, что оно — живое. Настоящее.

— Что это? — прошептал Женя.

Рич только пожал плечами.

— Его едва не расплющил наш мяч.

Громко сопя от любопытства, Кен осторожно прикоснулся к нему пальцами.

— Это не синтетика, — пробормотал он.

— Может какой-то новый вид волокна? — спросил Женя.

— Наверное. Какой яркий цвет...

Сверху послышался шорох. Оля и Юки тоже спускались к ним. Юки держалась обеими руками за пояс старшей подруги, Оля по-прежнему бережно прижимала к груди свою находку. Наверное это чучело когда-то служило школьным пособием в кабинете естественных наук. Но последние школы были закрыты много лет назад, и все школьные принадлежности, свидетели былых времён, оказались на свалках. Чучело было очень ценной находкой. Оля никогда не видела живых кошек, только в видеофильмах. Девочка увлекалась изучением исчезнувших видов, и в детстве часами могла смотреть научные программы, пока не стала достаточно взрослой для работы. Она была самой старшей из всей компании, и уже могла заработать себе на пищу и воду. Только сегодня у неё был отгул по больничному листу, так как накануне её рука угодила под отражённый свет от луча промышленного лазера. Об ожоге напоминала серая повязка, туго намотанная на левую кисть.

— Видали, что мы нашли? — спросил Рич.

— Оно растёт прямо из земли, — добавил Женя. — Только мы не знаем что это.

Оля наморщила лоб.

— Это цветок.

— Что такое цветок? — растерянно спросил Кен.

Оля склонилась над растением, внимательно разглядывая его.

— Да, это цветок, — повторила она. — Только я не знаю названия.

— А что это за цвет? — спросил Кен.

Девочка смотрела на лепестки будто зачарованная. Она лишь пожала плечами.

— Я забыла. Только раньше такого цвета было небо.

— Небо? — недоверчиво протянул Кен, и задрал голову.

Все остальные тоже невольно подняли головы, глядя вверх. Лишь Оля продолжала смотреть на цветок. Цвет неба ничем не напоминал яркое пятно на рыжей земле. Небо было безоблачное, гнойно-жёлтого оттенка, белёсое в зените и немного красноватое у горизонта. Солнце было мутным оранжевым пятном на жёлтом фоне. Дети прекрасно знали, что такой цвет неба дают соединения серы и фосфора в нижних слоях атмосферы. Вместо школьных уроков были занятия Безопасного Существования, где им подробно рассказывали об интересном и удивительном окружающем мире. С самого рождения они видели у себя над головой небо жёлтого цвета. И никакого другого. Поэтому Женя с сомнением спросил:

— Ты в этом уверена?

Оля кивнула.

— Я видела картинку в одной древней книге.

— Ты врёшь! — перебил её Женя.

Все сразу загалдели:

— Небо не бывает!..

— Древние книжки просто...

— А я, зато, слышал...

Оля резко выпрямилась.

— Послушайте, дураки!

Они сразу замолчали, с удивлением глядя на неё. У Юки уголки губ опустились вниз, как будто кто-то потянул их за верёвочки, а глаза заблестели от подступивших слёз.

— Послушайте! Раньше здесь были цветы. Повсюду! Ясно? И водились кошки. И... И много кто ещё. Да что вы все знаете! Только и можете повторять: «Тетрахлорметан...» — передразнила она голос инструктора Безопасного Существования.

Юки расплакалась, прижимая к глазам кулачки.

— Оля, Олечка, — лепетала она.

Подруга обняла её за плечи, успокаивая. Мальчики сконфуженно смотрели кто куда.

— Э-эй! Ребята! — донёсся до них растерянный голос. — Вы где?

— Это же Филипп! — воскликнул Женя. — Фил, мы здесь! Подожди секунду!

Он обернулся к остальным. Юки уже успокоилась, и Оля вытирала её мокрые щёки, на которые сразу налипла рыжая пыль, тряпицей из индивидуального пакета.

— А что нам с этим... цветком делать? К ночи сюда притащится бульдозер, и сровняет всё под ноль.

Они прислушались к звукам машины. В воздухе пахло разогретым пластиком, и этот тёплый сладковатый запах кружил голову.

— Я знаю, что нужно делать, — внезапно сказал Рич.

Все взгляды устремились на него.

— Нужно выкопать его из земли, и отнести маме.

Кен восторженно хлопнул его по спине.

— Гениально! Это будет мамин подарок!

Никто не возражал против этой идеи. В конце концов это Ричард нашёл его, поэтому он мог распоряжаться своей находкой как угодно. Но это была не просто безделица, вроде древних электронных устройств. Оно было живым, и наверняка представляло собой немалую ценность. Поэтому каждый чувствовал свою причастность к происходящему. Ричард решил подарить его своей маме. Отлично, они пойдут все вместе. Эти мысли витали в воздухе, хотя никто не произнёс их вслух.

Мальчики с величайшей осторожностью выкопали цветок пальцами, а Юки принесла пустую пластмассовую банку, торжественно держа её перед собой обеими руками. Сидя на корточках, Рич и Женя наполнили её землёй, и моментально с ног до головы покрылись рыжей пылью. Почва была сухой, и похожей на смесь толчёного кирпича, песка и глины. Но зато на вид была чистой, хотя и пахла подгоревшим машинным маслом.

Гурьбой, помогая друг другу, они молча вылезли из мусорных куч, и показали цветок Филиппу. Своими пухлыми коротенькими пальцами он сразу прижал банку с цветком к животу, восторженно улыбаясь. Фил с рождения не умел ходить, потому что его родители пили плохую воду. Когда-то, давным-давно, на их родине добывали сланцевый газ, и безнадёжно отравили почву и грунтовые воды. Никто уже не помнил об этом, но яд сохранил свою силу. Хотя мальчик и передвигался на скрипучей коляске, собранной из разного хлама социальным работником, он считал себя везунчиком. Пусть кривая детской смертности немного снизилась, но далеко не каждый мог выжить на восстановленной воде и синтезированной пище.

— Я хочу с вами, — попросил Филипп.

Кен в смущении почесал щёку.

— Понимаешь, Фил. Тут такое дело... — Он замялся. — Идти очень далеко, ты же знаешь.

Филипп очень спокойно смотрел на него своими свето-серыми глазами.

— Да при чём здесь «далеко»! — немного раздражённо бросил Женя. — Воздуха где на всех взять?

Фил перевёл на него взгляд. Ричард растерянно молчал.

— А сколько у нас всего? — спросил Кен.

— У меня с Ричем одноразовые фильтры, — начал перечислять Женя. — У тебя аппарат замкнутого цикла, у нашей атаманши — преобразователь, а у Юки — детский противогаз. Всё. Аппарат Фила взял с собой на работу его отчим.

— Он будет дышать из моего, — внезапно сказала Оля. Мы будем дышать по очереди. Когда совсем туго станет.

Женя удивлённо воззрился на неё, словно не веря своим ушам.

— Это невозможно! Как вы переберётесь на ту сторону реки? Как пройдёте мимо плавильни и свинцового комбината?

— Пройдём, — убеждённо ответила Оля. — Я уже почти что взрослая, а у Фила и так одно лёгкое искусственное.

Юки с гордостью смотрела в лица мальчишек, словно говоря им: «Видали, какая она смелая! Не то, что вы».

— Ну что же, тогда пошли, — сказал Рич.

Он зашагал впереди. За ним пошла Юки, взяв в руки чучело кошки. Следом Кен и Оля катили коляску с Филиппом и цветком. Женя замыкал шествие. На границе свалки они принялись надевать свои чудаковатые на вид устройства. Приспособления, позволяющие им жить в интересном и удивительном окружающем мире. Юки в противогазе серого цвета, да ещё с чучелом в руках, напоминала инопланетного гуманоида. Фильтры Рича и Жени были почти незаметны, зато их хватало всего на день. Аппарат Кена походил на маску сталевара, а устройство Оли с длинной трубкой и системой очистки на поясе, было похожим на акваланг. Фил натянул на лоб герметичную маску-очки, и пока дышал самостоятельно. Высокие мусорные кучи — их игровая площадка, остались позади; они вышли к границам города. Дорога к маме была неблизкой.

Но сначала нужно было получить свои продуктовые пайки. Любое человеческое существо снабжалось питанием. Взрослые, выполняющие работу, получали удвоенный паёк. Старики, находящиеся на иждивении государства, могли рассчитывать лишь на базовый. Дети получали минимальный. Любой человек мог подойти к пункту питания, и предъявив личный номер, получить пищу и воду. Дети, трудоспособные, старики. Государство инвестировало в детей в надежде на новые рабочие руки. От стариков не было проку, но они присматривали за детьми, пока все остальные работали. Не работать было нельзя. Сожжённые калории человеческий организм возмещал государству своим трудом. Конечно, можно было выключить постылый станок. Плюнуть на всё, и уйти из химического цеха. Пойти куда глаза глядят, выбравшись из тесной кабины экскаватора. Это можно было сделать. Никто не кричал бы в спину, не ревела фабричная сирена. И растрёпанный начальник смены, или задёрганный мастер участка, не упрашивал бы остаться, идя следом. На свете были куда более надёжные сторожа, с именами Жажда и Голод. Двухголовый цербер зорко следил за трудовой дисциплиной. Невидимые механизмы тотчас же помечали личный номер беглеца клеймом прогула. И чей-то паёк в этот день возвращался обратно на склад. Нельзя было махнуть рукой на постылые заводские харчи, и напиться из ручья. Или набить карманы лесными орехами. Перемахнуть через забор, совершив грабительский набег в яблоневый сад. А потом жадно грызть сочные яблоки и улыбаться, слыша, как в отдалении лает глупый сторожевой пёс. Всего этого сделать было решительно нельзя. Потому что на свете не существовало яблонь, орешника, кустов крыжовника. Как не было и собак, которые могли всё это охранять. Ручьёв тоже не было, а любая жидкость на земле означала только одно: протечку химических реагентов.

К пункту питания на заводе, где работала Оля, вверх вела крутая железная лестница, с выгнутыми прутьями тонких дрожащих поручней. Помещение было маленьким, да ещё разделённым решёткой на две половины. По странной прихоти архитектора, входная дверь находилась на уровне второго этажа, будто огромной ножовкой в центре глухой облупившейся стены пропилили вход. Внутри пахло промасленной бумагой и керосином. Буфетчица сидела на скрипучем пластмассовом ящике из-под мыла, и подперев голову рукой, пригорюнившись, слушала. Её собеседником был тощий старик, с ведёрком жёлтой краски в сморщенных руках. Больше никого в заводском пункте питания не было.

— ...Я что? Я первым делом сказал, что надо бы подмазать цианокрилатом. Я-то вижу, — ворчливо говорил старик, поглядывая из-под седых бровей. — Да разве они послушають? Умники... Проволочкой, говорят, давай. А что проволочкой-то? Всё болтается, как это самое...

Он хрипло засмеялся.

— А ну, не лайся тут! — прикрикнула на него буфетчица. — Нашёл место.

— Да я что? Не ругаюсь я, Жанночка. Обидно, просто.

Он закашлялся.

— Здравствуйте, тётя Жанна, — сказала Оля, заходя внутрь. — И вам здрасте, — добавила она, взглянув на старика.

Тот лишь кивнул, заходясь кашлем, и прикрывая рот ладонью. Дети почтительно толпились у дверей. Филипп остался ждать их внизу.

— Здравствуй, золотце! — заулыбалась Жанна. — Как рученька твоя?

— Да нормально, — ответила Оля. — Вот, повязку наложили. Сегодня гуляю, а завтра — обратно.
Она машинально подвигала пальцами забинтованной руки.

— Бедненькая, — запричитала буфетчица. — Один денёк только... Может хоть в вечернюю смену поставят.

Оля в ответ признательно улыбнулась.

— Лазеры, это что! — внезапно прохрипел, откашлявшись, старик. — Ерунда! Самое опасное — кузнечно-прессовое производство. Тут уж не зевай, имей острастку. Вот был у нас случай. С парнишкой, помощником наладчика. Молоденький ишо совсем. Полез, значит, он внутрь строгального станка...

— Тьфу ты, леший! — всплеснула руками Жанна, глядя на старика. — Ещё твоих историй тут не хватало. — Буфетчица повернулась к Оле, — давай, золотце, отпущу тебе пайки. Пострелята с тобой?

— Со мной, — торопливо ответила Оля. — Четверо. Пятый на коляске, у лестницы.

— Знаю, знаю, бедненький мальчик, — бубнила Жанна. — Значит один взрослый и пятеро детских... Подняли, дети, руки!

Но все уже стояли с поднятыми руками, развернув ладони наружу. Только старик не двинулся, он уже получил свой паёк на сегодня. Буфетчица нажимала тугие кнопки терминала, а невидимый сканер считывал личные номера с ладошек детей и Оли.

— Всё правильно. Сейчас...

Жанна лязгнула решётчатой дверью, и скрылась из вида в лабиринте ящиков и больших коробок. Вернувшись, она передала Оле шесть одинаковых пластиковых ёмкостей. Девочка взяла их обеими руками, крепко прижав к груди. Старик покосился на стопку пайков.

— Ишь ты, целое богатство, — сказал он, и вновь заперхал, содрогаясь всем телом.

Оля успела перехватить его жадный взгляд. Ей стало немного не по себе.

— До свидания, тёть Жанна! — поспешно крикнула она.

— До свидания, золотце, — донеслось из-за ящиков.

Хотя времена продуктовых бунтов, последующего страшного голода, и множества войн за питьевую воду остались позади, каждый у кого был паёк, опасался человека без пайка. Эта опаска засела где-то в подсознании. На уровне инстинкта.

Быстрым шагом девочка направилась мимо старика прямо к двери. Спускаясь вниз по шаткой лестнице она услышала за спиной кашель, похожий на глохнущий двигатель, и сердитый голос буфетчицы.

Повернув за угол длинного фабричного здания, и пройдя вдоль забора из грязно-серых бетонных плит, дети не сговариваясь решили устроить привал и поесть. Все удобно расселись на перевёрнутых вверх дном чугунных пресс-формах, словно на стульях какого-нибудь летнего кафе. Шершавый металл был тёплым, и сидеть на нём было приятно. Только пахло плохо. Верхушки заводских труб, видимые из-за забора, были окутаны грязными клочьями дыма. Пахло чем-то резким, вроде горелого цемента, и от этого немного свербело в носу и хотелось чихать.

Серые прямоугольники их пайков отличались только цифрами на крышках. На детских было число 1150, а на Олиной коробке значилось 2100. Это был индекс питательности, куда входили значения энергетической ценности, содержания витаминов, солей, и минеральных веществ. На пайках для взрослых были другие цифры. Даже инвалидность Филиппа не давала ему права на лучшую еду, чем у остальных детей. Все практически одновременно открыли свои коробочки. Внутри, под герметичной плёнкой из тоненькой фольги было три отделения. Первое было заполнено густоватой жидкостью, похожей одновременно на желе и канцелярский клей. Во втором, в количестве шести штук, лежали одинаковые кусочки чего-то, каждый размером с ириску. В третьем отделении помещался целлофановый пакетик с водой. Столовый прибор легко можно было получить, разломив крышку, в которой были проделаны сквозные отверстия, образующие контур плоской лопаточки. Больше в коробках ничего не было. Пища не имела названия. Это была просто еда. Одинаковая на вид. С одним и тем же неопределённым вкусом и запахом мокрой бумаги. Изо дня в день, всю жизнь. Даже если бы каким-то чудом дети перенеслись во времени на много лет назад, и увидели ассортимент пусть даже самого маленького гастронома, витрину кондитерской, или рыночные ряды с фруктами, они ни за что бы не поверили, что все эти разноцветные предметы можно съесть.

— Знаете, что я вспомнила? — спросила Оля, доедая «ириски», и сама же ответила. — Нам понадобится вода для цветка.

— Зачем? — поинтересовался Кен, облизывая лопаточку.

— Цветы надо поливать, — объяснила Оля. — Обязательно. Иначе они завянут.

Дети озадаченно переглянулись.

— А хватит ли у нас воды? — испуганно спросила Юки.

— Хватит, — успокоила её Оля. — Наш цветок небольшой.

Филипп пошевелился в своём кресле.

— У меня есть пустая бутылка из-под денатурата. Можно перелить воду в неё.

Он достал из привязанной к креслу сумки пластмассовую ёмкость в четверть литра. Рич придирчиво осмотрел её, отвернул крышечку, и даже понюхал горлышко.

— Сгодится, — кивнул он.

Дети торопливо запили свою трапезу частью воды из пакетиков, и один за другим стали передавать их Ричарду. Он аккуратно выливал содержимое в бутылку, старательно выкручивая пакетики, как женщины выкручивают бельё, и все смотрели на тоненькую струйку воды, с журчанием скапливающуюся на донышке. Туго закрутив крышку, Рич ещё раз проверил герметичность бутылки, и передал её Оле. Кен молча собрал у всех пустые коробки, лопатки и остатки крышек, и опустил эту кучку пластика в ближайший утилизатор, около большой дыры в бетонном заборе. У этой дыры дети принялись вновь облачаться в средства индивидуальной защиты. Скоро им предстояло перейти реку, а тамошний воздух для дыхания совсем не годился.

Покинув заводскую территорию они двинулись вперёд, вдоль больших труб, лежащих над землёй на металлических опорах. Быстро идти было нетрудно, да и коляска с Филиппом легко катилась по асфальтовой дорожке. Заборы сменяли друг друга, некоторые из труб поворачивали в направлении самых разнообразных строений, или изогнувшись, прятались под землю. А на их месте появлялись новые, с вентилями и манометрами. Вдруг, трубы круто повернув почти под прямым углом, уходили влево. Дальше пути не было. Дети вышли к набережной.

Заключённая в высокие каменные берега, река лениво несла свои воды, то тут то там покрытые хлопьями зеленоватой пены. Вода в реке переливалась всеми цветами радуги, и посреди унылого индустриального пейзажа казалась чем-то невероятным. Но это ярмарочное веселье на фоне всеобщей серости было ненастоящим. Фальшивым. Злым.

Раздражающий запах ударил в их носы и скрутил желудки — словно дети наклонились над огромной бочкой нашатырного спирта. Очки Филиппа, маска Кена и стёкла противогаза Юки почти сразу затуманились, а из глаз Оли, Рича и Жени потекли слёзы. Дети бросились бежать по направлению к мосту. Ажурная металлическая конструкция в мареве ядовитых испарений как живая растягивалась и пульсировала. Это был занятный оптический эффект, но разглядывать его не было никакого желания. На середине моста, сквозь слёзы Оля разглядела впереди серое пятно. Оно постепенно увеличивалось, приближаясь. И вдруг превратилось в человеческую фигуру. Тяжело бухая сапогами, с головы до ног одетая в костюм химзащиты, фигура промчалась мимо них. Белая диагональная полоса на спине. Наверное техник, или фабричный курьер. Женя и Рич, вытирая рукавами глаза, бежали рядом с коляской, Кен помогал Оле катить её. Фил отдал ей очки, и теперь сидел зажмурившись, бледное лицо его было спокойно. Юки бежала позади. С гулким эхом от топота их ног и грохотом колёс инвалидки по рифлёным железным плитам моста, они вихрем пронеслись до другого берега, по наклонному спуску скатились вниз, стремительно повернули направо, и вбежали внутрь спасительного подземного туннеля, где дышать было уже легче.

— Проклятое болото! — воскликнул Женя, размазывая по щекам слёзы.

Ричард постоянно чихал, а Юки бессильно привалилась спиной к стене. Оля осмотрела её противогаз.

— Надо двигать дальше, — сказал Кен отдышавшись. — Наверняка уже немного осталось.

— Примерно столько же, — коротко ответил Рич.

Длинный бетонный тоннель, скудно освещённый сиреневым светом газоразрядных ламп, через полчаса вывел их наверх. Мимо плавилен дети прошли почти спокойно. Здесь пахло углем и сажей, а в остальном ничего особенного. Только было ужасно жарко. До невозможности жарко и душно. От этой жары и пересушенного воздуха болела голова и хотелось пить. Эта была жажда от непривычки. Ведь половину дневной нормы воды из пайка они пожертвовали для цветка.

Рич шагал впереди, и думал над Олиными словами. О том, что раньше всё было по-другому, и везде водились кошки и много кто ещё. Он всё пытался представить, что это были за «много кто ещё». Всё было по-другому... Так странно. Наверное это были другие строения, другие цеха и производства. Всё было другим. Там, где сейчас стояли заборы и громоздились вверх высоченные корпуса заводов, находились разные диковинные установки древности, для перегонки, дистилляции и сгущения. А между ними росли цветы и шныряли кошки. Как же тяжело дышать... Ричард сглотнул вязкую слюну. Попить бы. Но вода нужна для цветка. Цветок. Мама. Как она обрадуется подарку! Он стал редко приходить к ней, но это всё из-за расстояния. Раньше отец работал на другом заводе, совсем недалеко, и можно было прибегать к ней хоть каждый день. А теперь надо столько идти. Но зато сегодня они навестят её все вместе.

Дети всё шли и шли. Воздух был наполнен разнообразными запахами: от терпкого, почти приятного запаха креозота и горячего асфальта, до резкой вони сложных химических соединений. Вокруг, сменяя друг друга, медленно проплывали отстойники жидких отходов, пузатые газгольдеры, высоченные градирни. И всё это жило своей жизнью. Грелось, шипело, клокотало. В дряблый живот матери-земли были как иглы воткнуты ненасытные стальные трубы, по которым бежала чёрная вода. Недра истощались, и с каждым разом приходилось изобретать дьявольски хитроумные способы отнять у скаредной старухи её сокровища.

Они поднялись по эстакаде наверх. Бетонная дорога была покрыта слоем чёрного блестящего нагара, словно бы её вымыли нефтью. Дети остановились. Впереди клубился синеватый туман, ограничивая видимость десятью метрами.

— Вот теперь начнётся веселье, — проворчал Женя, проверяя свои носовые фильтры.

Остальные также принялись осматривать свои дыхательные приборы.

— Теперь так, — произнесла Оля, касаясь плеча Филиппа. — Я надеваю очки, а ты закрываешь глаза. Дышим по очереди: ты делаешь три вдоха, и передаёшь загубник мне. Считай про себя до двадцати. После этого я даю тебе загубник. Ты выдыхаешь, вновь делаешь три вдоха, и передаёшь его мне. Всё понятно?

— Конечно, — ответил Фил, отдавая ей маску. — А тебе хватит двадцати секунд продышаться? Ведь ты будешь бежать, и катить коляску. Может, я лучше буду считать до пятидесяти?

Оля отрицательно мотнула головой.

— Хватит. Мы ведь будем катить тебя вместе с Кеном, так что всё нормально. И не забывай про своё единственное здоровое лёгкое. Если туда угодит сажа...

Не договорив, девочка опустила на голову Фила защитный капюшон, и тщательно завязала тесёмки у него под подбородком. Они все напоминали солдат, готовящихся к отчаянному штурму позиций противника. Это и был марш-бросок, последняя цитадель на их пути к маме. Если бы их сейчас увидел инструктор Безопасного Существования, он бы по праву гордился своими учениками. Защита органов дыхания, защита глаз, и защита участков кожи не прикрытых одеждой.

Они побежали вперёд считая выдохи, зажмурив глаза и натянув рукава, подняв воротники и замотав головы кто чем мог. Звук их бегущих ног терялся в шуме цехов горячей переработки. Их обдавало знойным дыханием через открытые створки печей. Эти шесть с половиной минут были самыми долгими минутами сегодняшнего дня. Смрадный обжигающий чад и подземный гул уже остались позади, а они всё бежали, полуослепшие, вытянув вперёд руки. Затем, обессиленные, пошли шагом. На ходу приводя нагревшуюся одежду в порядок.

Цветок совершенно не пострадал. Филипп так оберегал его, словно в это растение перевоплотился его родной младший братик, умерший в детстве от дистрофии. Остальные тоже были в порядке, если не считать привкуса окалины во рту, и несмываемых следов копоти на одежде. Юки посмотрела на чучело. Старому меху досталось больше всего. Кошка была вся чёрная, будто вымазанная гуталином. Шерсть почти вся выпала, а та что осталась — свалялась и стала липкой. Девочка опустила чучело на землю, стянула с мокрого лица противогаз и расплакалась. Оля обняла подругу за плечи, безмолвно утешая её. Женя, что бы хоть что-то сделать, поставил подставку с чучелом высоко на обломок стены. И когда немного отдохнув они двинулись дальше, несчастный остов кошки будто смотрел им вслед, чёрным силуэтом виднеясь на фоне жёлтого неба.

Заводские кварталы остались позади, и они, наконец, вышли к старому кладбищу. Надгробий было множество, целый лес каменных прямоугольников, но Рича интересовало только одно. Большинство могил не были новыми. Не принадлежали они и веку прошлому. Просто потому, что усопших уже давно не предавали земле. Лишь несколько захоронений были относительно недавними. Остальные надгробия были чудом сохранившимся напоминанием о старом кладбище XIX века. Эту землю не трогали до поры до времени. Строить на ней было хлопотно, песка для выработки было мало, а грунт никуда не годился. Тогда сюда свезли негодные бетонные блоки. Словно огромные детали детского конструктора, эти блоки заняли свободное место между могил. Мёртвым было всё равно. Живым — тем более. Но сегодня было по-другому. Никогда за последние годы старое кладбище не видело столько посетителей.

Могилу мамы Рич нашёл почти сразу. На простом обелиске из тёмно-серого шершавого камня было высечено всего два слова:


Мадлен Филби



Первым делом Рич рукавами и ладошками смёл с камня песок, который нанесло ветром. Затем немного постоял над могилой. Остальные тоже безмолвствовали.

— Давайте подарим цветок, — тихо произнёс Ричард.

Все зашевелились. Фил задрал куртку, и вытащил из-за пазухи банку с цветком, завёрнутую в несколько слоёв полиэтилена. Он бережно освободил растение, и вновь все поразились этому яркому, нездешнему цвету. Словно бы напрочь заляпанное грязью окно кто-то снаружи поскрёб ногтём, и в тёмную унылую комнату ворвался луч солнечного света. Отразился в грязном зеркале, мелькнул в пыльной полировке мебели, отскочил от потолка, и словно смеясь, разом показал всю безрадостную запущенность комнаты, больше похожую на убогую нору. Этот цветок был чем-то невероятным. Каким и должен быть подарок.

Кен и Женя, стоя на коленях, руками выкопали ямку у основания обелиска, а Рич посадил в неё цветок.

— Можно мне...полить его? — отчаянно смущаясь, робко произнесла Юки.

— Конечно, — ответил Рич после короткой заминки. — Пожалуйста, полей его.

Счастливо улыбаясь, Юки приняла бутылку с водой у Оли, и осторожно полила цветок.

— Вот так, всё будет хорошо, — произнёс Рич, вытирая глаза тыльной стороной ладони. — А теперь... Теперь давайте все вместе возьмёмся за руки?

Дети встали рядом, образовав живое кольцо вокруг обелиска и цветка.

Погода поменялась и ветер усилился. Он крутил пылевые чёртики, был сух и неприятен. Стало прохладнее. Песок вновь покрыл тонким седым слоем надгробие. Мелкие песчинки раздражали глаза, набивались в волосы, скрипели на зубах. Дети стояли над цветком не двигаясь, по-прежнему держась за руки. Над землёй поднимались столбы рыжей пыли, похожие на маленькие смерчи. Грязные лохматые облака, сменяя друг друга, неслись по жёлтому небу. Длинный день, полный приключений, клонился к закату. Видимость совсем ухудшилась, и детские фигуры с трудом были видны среди старых покосившихся надгробий и бетонных блоков. И вскоре уже различить где стояли дети, а где в омуте наступающего вечера простёрлись серые тени, стало решительно невозможно.



* * *



Они не существовали уже много лет. Люди давным-давно нашли ответы на все вопросы. А те, которые были необъяснимы, признали несущественными. Человек научился обходиться без них. А вот они не могли существовать без людей.

Один из них тщетно пытался передать обретённую истину окружающим. В своих странствиях он совсем выбился из сил и присел отдохнуть, когда его, осыпанного белыми листьями священного дерева, приняв за причудливой формы пень, не превратили в прах дорожные машины, закатав всю окрестность полимерным материалом будущего скоростного шоссе. Другой, получив жизнь второй раз, открыл глаза, и обнаружил себя обёрнутым белыми тряпками, лежащим в тёмной пещере. Но некому было прийти и отвалить камень, и никто не разнёс по миру весть о чуде воскресения. Пророка третьего, самого молодого из них, просто никто не стал слушать. Все вообразили, что это обыкновенный свихнувшийся на жаре бродяга. Его всклоченная борода мелькала то тут, то там, а бессвязная речь была столь утомительна, что его гнали отовсюду прочь.

Они хирели день ото дня, всеми забытые, ненужные и нелепые. Возведённые для них храмы пустовали, а их имена постепенно стирались из памяти бесчисленных поколений. И вот настал день, когда они попросту исчезли. Один за другим. Ещё не канувшими в небытие каким-то чудом оставались лишь несколько богов древнего мира, жителей Олимпа. Быть может какой-то дряхлый исследователь религиозных культов время от времени освежал в памяти их имена, и это сохраняло им возможность просто существовать.

И сейчас, в эту самую минуту они смотрели со своей высоты. Туда, вниз. На шестерых детей, пришедших к могиле. Как хорошо, что эти дети молчали. Это было больше чем молчание. Больше, чем простое отсутствие слов. Это была тишина мыслей. Обыкновенных мыслей. То, чем живое отличалось от неживого. И в этот миг, там, внизу, было тихо-тихо. Дети ничего не просили. Просто не умели просить. Они не попросили у них дождя. Или хорошего урожая. Не просили исцеления от болезней, долгой жизни, или простого счастья. Дело в том, что исполнители желаний уже давно ничего не могли — боги, ставшие слабее собственной тени. Они были не в силах даровать никому ни милости, ни спасения, ни даже пустякового дождика. Последние фантомы случайных людских воспоминаний. И теперь, перед тем как окончательно исчезнуть, они были по-своему даже благодарны этим детишкам. Странно, но они действительно были благодарны им за отсутствие молитв.

Ведь разве есть на свете что-либо более грустное, чем обманутые ожидания?



Ноябрь 2013-февраль 2014