Эта вещь создавалась весьма тяжело, хотя и доставляла множество удовольствия. Как такое возможно, я и сам не очень понимаю. Наверное из-за некоторых личных переживаний и ситуаций. Просто определённые слова однажды должны быть сказаны, к каким бы последствиям они не приводили.
Воскресный съём
Окольные формальности подбивания клиньев к мужчине совершенно отличаются от ухаживаний за женщиной.
Все безграничные изгибы и повороты лицемерных радостей гетеросексуальности закрыты для геев.
Юкио Мисима
Когда из мобильника раздались первые звуки «I Got You Babe», он недовольно перевернулся на другой бок и натянул одеяло на голову. Чем он только думал, включая вчера будильник? Зачем вставать в такую рань? И зачем вообще вставать, если сегодня выходной? Можно валяться в постели хоть весь день. Даже забить на нормальный завтрак. Подремать ещё минут сорок, затем ещё столько же лежать в блаженном состоянии между сном и бодрствованием, потягиваясь и улыбаясь. А потом вскипятить молока на кухне, и как можно скорее забраться обратно, запивая им хрустящий рогалик, не оставляя ни крошки. Потом раскидать по кровати подушки, и рассеянно читать малоформатную книгу в мягкой обложке очередного модного автора с непроизносимым скандинавским именем. Или притащить с собой в постель ноут, и лениво продолжить общение в чате. Но всё это после. А сейчас спать, спать...
Песня не желала заканчиваться.
— О Господи! Да слышу я, слышу! — голосом полным отчаяния пробормотал он, и протянул руку, стараясь прихлопнуть телефон. — Бедный Фил Коннорс. Я начинаю понимать его муки...
Митя перевернулся на спину, сдвинув брови, и несколько секунд смотрел в пространство над головой, затем решительно распахнул одеяло. «Нечего дрыхнуть, неженка, — недовольно подумал он. — Пора чистить пёрышки. Если хочешь устроить себе хороший вечер, займись этим с утра».
Ежедневное умывание Митя возвёл в ранг ритуала. Вначале он ополоснул лицо тёплой водой без мыла. Затем прошёлся по нему ватным диском с очищающим молочком. Следом появился гель для душа, и вскоре ванная комната наполнилась паром. Вытершись большим зелёным полотенцем, Митя вновь занялся лицом. Тоник и увлажняющий крем. Обычное воскресное утро обычного джентльмена. Чтобы его длинные волосы не спутывались за ночь, Митя заплетал их в простенькие косички. Глядя на своё отражение в зеркале он подмигнул себе, а затем посмотрел несколько иным взглядом, и медленно провёл языком по губам. Пока ты хочешь сам себя, своё собственное отражение — тебя будут хотеть и все остальные. Это не было его кредо, но в таких мыслях Митя находил что-то созвучное своим собственным убеждениям.
Поворачивая голову, он внимательно рассматривал своё лицо и обнажённое тело. «Вавилонская блудница. Гадкий, гадкий...» Эти мысли развеселили его. Приведя причёску в порядок, он завернулся в белоснежный махровый халат и направился на кухню. Рогалику так и не суждено было совершить увлекательное путешествие в постель, а ограничивать себя молоком Митя не стал, и сделал большую кружку какао.
После завтрака он пошёл посмотреть на цветы. Фиалки чувствовали себя превосходно, старый алоэ как всегда был в форме, и даже кактусы отважно топорщились колючками во все стороны, хотя за окном был мороз и мела метель. Зато роскошная бархатная глоксиния сегодня капризничала, а ко всему безразличная кливия пребывала без изменений, но, словно в насмешку, круглый год упорно не желала цвести. Митя даже начал сомневаться, а жива ли она. «Не жива и не мертва, — подумал он. — Кот Шрёдингера, а не растение!» Остальные обитатели горшков и горшочков были в порядке, и он увлажнил им листья пульверизатором.
Закончив с этим подобием зимнего сада, Митя присел на краешек стула, без особых мыслей глядя в окно. Накануне погода как будто успокоилась, а сегодня опять разгулялась. Тропинки в снегу, которые без устали прокладывали себе фигурки людей, так же старательно заносила вьюга. Морозный ветер забирался под шарфы и воротники, заставляя прохожих втягивать головы в плечи и ускорять шаги. Ребятня веселилась на горках, с визгом и гиканьем съезжая вниз на чём попало. Митя смотрел на эту снежную суету, думая, что год назад было то же самое. И два года назад тоже. Нет ничего нового, что могло бы изменить этот мир. Закончится зима — сгинет без остатка с весенними ручьями. Весна прорастёт буйными красками лета, осень отнимет у земли летний зной и уйдёт в тень наступающей зимы. А он так и будет смотреть из окна своей уютной квартиры на неизменное течение времени.
Митя вдруг поймал себя на мысли, что, невзирая на собственную нетребовательность к жизни, в глубине души ему нет покоя. Он несчастен. Поражённый этой внезапной мыслью, Митя закусил губу. Как такое с ним могло случиться? С ним, прежде всего стремившимся к душевному комфорту. Нет и не будет какого-то одного, общего, объединяющего всех несчастья. Войны, стихийные бедствия — они лишь давали видимость людской сплочённости. Из общей беды сразу проступали индивидуальные горести. Огромная куча мокрого песка распадалась на отдельные песчинки. И так же не может быть универсального рецепта счастливой жизни. Счастливчики и бедолаги одинаково рассеяны по всему свету. А уж себя-то он точно не причислял к бедолагам. Он был хорош собой, неглуп, его не преследовали ни болезни, ни бедность. Даже мелкие беды обходили его стороной. В сравнении с отчаявшимися, разом всё потерявшими людьми он был скорее наглецом, рискнувшим примерить на себя проклятый плащ несчастий. Но в его комфортной жизни совершенно отсутствовала одна важная часть. Любовь. С какой старательно скрываемой завистью под маской нарочитого равнодушия он поглядывал на влюблённые парочки. Какие взгляды украдкой бросал на встречных, держащих друг друга за руку парней, на трогательные супружеские пары в светской хронике. Зато его спутники не оставляли никакого эмоционального отклика в его сердце. Многочисленные любовные связи бесчисленной чередой лиц сливались в одно бесформенное пятно. Разве ему было этого достаточно? До поры до времени да. Но даже в минуты жаркого блаженства он ощущал холодок неудовлетворённости.
Митя попытался представить себе некое подобие собственного универсального идеала любви, и не смог этого сделать. По-настоящему встревожившись, он попытался максимально сконцентрироваться. Собирательный образ самых соблазнительных лиц получился не реалистичнее, чем летние колеблющиеся миражи над раскалёнными лентами асфальтовых дорог. Лицо его идеала рассыпалось в прах при малейшем дуновении ветерка самокритичности. Самое совершенное тело при ближайшем мысленном рассмотрении оказывалось уродливой подделкой, грубо сшитой куклой, не более способной к жизни, чем гальванизированный труп в руках Франкенштейна. Но как можно мечтать о любви, если ему не удаётся даже представить себе сам объект своих мечтаний? Неужели всему виной его пресыщенность чувственными наслаждениями, его стремление окружать себя красивыми предметами и красивыми людьми, его гедонистические потребности, которые подчиняли себе всё его существование. Или дело в том далёком тёмном пятне его жизни, которое он старательно вымарывал из памяти. Митя, сам того не замечая, нахмурив брови, покусывал ноготь мизинца. Да, он был несчастен. Все его любовники вместе взятые, все эти легкомысленные яркие бабочки не могли сделать теплее холодное лето красивого мотылька.
Как же так вышло? Он не знал ответа. Вот так утро выходного дня! «Решил заняться самоанализом, психоаналитик сраный, — выругал себя Митя. — Самое подходящее время нашёл, Фрейд недорезанный. Идиот».
И в ту же секунду насмешливый внутренний голос шепнул ему: «А как раз таки сейчас самое подходящее время. Ты что, вообразил себе, что проживёшь вечность? Так и будешь таскать в свою постель парней, одного за другим? Ты просто смешён, придурок. Посмотри на себя! Безликий манекен с кастрированным воображением. У огородного пугала и то больше фантазии».
Он сжал пальцами свои виски, будто мучимый головной болью. Это были просто невыносимые мысли.
«Да, да, да! — закричал Митя своему собственному alter ego. — Я так живу! Кому какое дело? Я что, кого-нибудь обманываю? Я обещаю любовь до гроба? Подвенечный наряд, руку и сердце, еблю три раза в день, пока смерть не разлучит нас? Они все знают, чего я от них хочу. Я такой же, как и они!»
Но внутренний голос не унимался: «Конечно, конечно, ты сама честность. Ходячая добродетель. Никого не обманул. Герой! Рыцарь без страха и упрёка, которому лишь бы трахнуться и взять в рот. А что будет дальше? Лет через двадцать, а может и раньше? А-а? Ты же думал об этом, и не раз. Не помнишь? Так я напомню! Однажды, глянув на себя в зеркало, прекрасный одинокий принц остался совершенно недоволен увиденным. Ведь его теперь никто не хочет, а своей любви он так и не нашёл. Он превратился в одного из тех типов, что толкутся в разных мерзких заведениях, в надежде подцепить себе юного пажа или оруженосца. Ах, что же делать? Выход напрашивается сам собой. Маленький суицид — героическая смерть в петле. Какая утрата! Наш отважный рыцарь пал на поле брани: неосторожно перерезал вены во время бритья. Ужасная весть! Всеобщий любимец на званом обеде случайно насмерть обожрался снотворным. Вселенское горе! Вот и всё, финал. Теперь ты вспомнил, сволочь?! Вспомнил, долбаный кретин?!»
— Нет!.. Нет!.. Неправда... — шептал Митя, опустив голову и сжимая кулаки, чтобы не расплакаться. — Я не бесчувственное животное. Просто... я не умею любить.
Обессиленный этим бесплодным противостоянием самим с собой, он закрыл глаза, представляя себе море. Внутренний голос удовлетворённо умолк. Волны с нежным шелестом накатывали на пологий песчаный берег. Всё было тщетно с самого начала. Это его удел — быть таким, какой он есть. И пусть это чувство останется неведомым ему. Бессмысленно пытаться приделать крылья змее. Крылатые драконы бывают лишь в сказках.
— Лишь в сказках... — вслух повторил он тишине, мягкими руками обнявшей его за плечи.
С того времени, как он посмотрел в окно на вьюгу, прошло более трёх часов. Совсем озябнув в своём пушистом халате, Митя, наконец, поднялся со стула и, не глядя на себя в зеркала, стал собираться поехать куда-нибудь пообедать.
Он не был гурманом и ресторанным снобом, но предпочитал хорошие места. К еде Митя относился спокойно, почти равнодушно. Как к некой неизбежности, занимавшей определённое время. Но если она была необходима, так почему бы и её ни превратить в источник своеобразного удовольствия? Митя отчасти считал публичную трапезу сродни интимным действиям. Как одну из форм эксгибиционизма. И почему-то именно зимой, в холода, ему хотелось азиатской остроты и пикантности.
Хорошая китайская кухня вновь вернула ему безоблачное утреннее настроение. Ощущая себя в небольшом и уютном ресторане по-домашнему комфортно, Митя принялся разглядывать других посетителей. Прямо напротив него сидела весьма колоритная пара. Она была одета в тёмно-красное облегающее фигуру платье с глубоким декольте. Её плечи были укрыты красивой шалью, а прекрасно сделанная пластика груди приковывала внимание почти всех мужчин, находящихся в ресторане. Только трёх человек это аппетитное, полное скрытой энергии и явного эротизма тело оставляло равнодушным. Одним был повар-азиат, который время от времени неслышно скользил между столиками небольшого зала. Вторым был сам Митя, а третьим, как это ни странно, был её кавалер. Мужчина с телом супермена и лицом киногероя боевиков. Такие лица обычно украшают рекламные постеры глянцевых журналов. Ковбой Мальборо посреди диких прерий на фоне закатного солнца — в прошлом веке, и ничем не злоупотребляющий, уверенный в себе метросексуал — в веке нынешнем.
Как только Митя снял в гардеробе своё короткое двубортное пальто табачного цвета, и вошёл в зал, спутник этой женщины немедленно принялся разглядывать его. Он буквально раздевал Митю взглядом. Притом делал это настолько явственно, что Митя даже мог угадать некую последовательность действий своего собственного обнажения. Мужчина с жадной нетерпеливостью начал бы с туфлей, потом снимал с него узкий пушистый свитер из ангорской шерсти, одетый на короткую маечку. Затем расстёгивал широкий тканевый ремень и стаскивал иссиня-чёрные расклешённые брюки с блеском и, наконец, опрокидывал его навзничь, торопливо стягивая трусы, покусывая зубами пальцы его ног. Митя прекрасно знал такой взгляд. Сколько парней чувствовали его на себе, когда Митя сам так же разглядывал их. Но здесь коса нашла на камень. Мужчина был охотником, ловцом добычи. С широкими плечами и шеей атлета, он привык брать в свои руки всё, что привлекало его внимание. И теперь охотник охотился на охотника.
«Секс-машина, — думал про себя Митя, глядя ему в глаза. — Ты привык владеть, я знаю. Королевский тигр готов прыгнуть на тигра помельче. Но зачем ты приволок с собой эту выдру? Постой, дай я угадаю. Ты просто купил её на вечер, ведь так? Она пошла с тобой за деньги, но ей плевать на тебя. Ты приобрёл лишь её присутствие, но она здесь сама по себе — спокойно ест свою порцию, умело действуя палочками. Эта женщина даже не проститутка, и она знает себе цену. Она красивый антураж, замысловатый фон, подчёркивающий твои достоинства. Мне только интересно, ты позволил бы ей остаться смотреть, как трахаешь меня, или отпустил на волю? Какой у тебя взгляд... Чем бы ты наградил меня за возможность всю ночь отдыхать на моей спине? Часы! Добротные швейцарские часики. Чёрт тебя побери! Я не знаю почему, но мне кажется, это были бы именно часы».
Митя с усмешкой размышлял: если бы всё случилось именно так, что сказали бы его мальчики, увидев его с растрёпанными волосами, мокрого, покрытого засосами, распластанного на влажных простынях как последняя шлюха под этим плейбоем. Он и так и этак крутил эту невозможную сцену, словно человек, который до рвоты объелся шоколадом, но не имеющий силы воли выпустить из рук липкую растаявшую плитку. Да, при других обстоятельствах это было бы отличное завершение дня. Осовевшая от выпитого шампанского женщина, сидящая в кресле с равнодушным видом, до этого успевшая потерять где-то на необъятном пушистом ковре своё платье и туфельки, и обнажённый Митя на коленях, в экстазе, со спермой на ресницах, обнимающий ноги своего повелителя. Его развращённое воображение сыграло с ним злую шутку. Словно почувствовав этот запах сексуальной порочности, смешанный с тонкими специфическими ароматами азиатской кухни, Митя смотрел на мужчину, и его ноздри тонко трепетали. Особенно ему было хорошо при мысли оттого, что подобного развития событий он сегодня не желал, и наперёд знал, что продолжения не последует. Хотя взгляд светло-серых глаз этого человека был прост и понятен. «Я хочу тебя, и могу дать тебе больше, чем все твои жеманные суки. Пойдём со мной, или проваливай к дьяволу. Я всё сказал».
Взгляд Мити отвечал ему: «Я оценил твою силу и красоту. И твой дорогой костюм, и твою ручную девку. Только сегодня я сам хочу владеть другим, хочу сполна ощутить восторг обладания. Кем, ещё не знаю. Но я хочу сделать выбор самостоятельно. Быть властелином трепетных губ, несмелых рук, и нежно кусать плечо, без остатка растворяясь в горячем тесном плену...»
Митя с нежданной грустью подумал о том, о чём думал сегодня днём. Что так или иначе, он возвращается в старую колею страсти лишённой любви. Словно бы некая центробежная сила вновь и вновь выталкивала его кораблик из спокойных заливов и тихих фьордов в изменчивые волны сексуальных приключений. Под налётом элегантности хороших манер с некой долей женственности он всегда оставался охотником. И вновь осознано двигался вперёд в поисках чувственных наслаждений. Митя этим вечером собирался раскинуть свои сети в театре. Только надо было ещё заехать домой переодеться — после встречи в ресторане он хотел избавиться от этого налёта респектабельности. Его пальто отправится в шкаф, на сегодня хватит — пришла пора быть оригинальным.
Песня не желала заканчиваться.
— О Господи! Да слышу я, слышу! — голосом полным отчаяния пробормотал он, и протянул руку, стараясь прихлопнуть телефон. — Бедный Фил Коннорс. Я начинаю понимать его муки...
Митя перевернулся на спину, сдвинув брови, и несколько секунд смотрел в пространство над головой, затем решительно распахнул одеяло. «Нечего дрыхнуть, неженка, — недовольно подумал он. — Пора чистить пёрышки. Если хочешь устроить себе хороший вечер, займись этим с утра».
Ежедневное умывание Митя возвёл в ранг ритуала. Вначале он ополоснул лицо тёплой водой без мыла. Затем прошёлся по нему ватным диском с очищающим молочком. Следом появился гель для душа, и вскоре ванная комната наполнилась паром. Вытершись большим зелёным полотенцем, Митя вновь занялся лицом. Тоник и увлажняющий крем. Обычное воскресное утро обычного джентльмена. Чтобы его длинные волосы не спутывались за ночь, Митя заплетал их в простенькие косички. Глядя на своё отражение в зеркале он подмигнул себе, а затем посмотрел несколько иным взглядом, и медленно провёл языком по губам. Пока ты хочешь сам себя, своё собственное отражение — тебя будут хотеть и все остальные. Это не было его кредо, но в таких мыслях Митя находил что-то созвучное своим собственным убеждениям.
Поворачивая голову, он внимательно рассматривал своё лицо и обнажённое тело. «Вавилонская блудница. Гадкий, гадкий...» Эти мысли развеселили его. Приведя причёску в порядок, он завернулся в белоснежный махровый халат и направился на кухню. Рогалику так и не суждено было совершить увлекательное путешествие в постель, а ограничивать себя молоком Митя не стал, и сделал большую кружку какао.
После завтрака он пошёл посмотреть на цветы. Фиалки чувствовали себя превосходно, старый алоэ как всегда был в форме, и даже кактусы отважно топорщились колючками во все стороны, хотя за окном был мороз и мела метель. Зато роскошная бархатная глоксиния сегодня капризничала, а ко всему безразличная кливия пребывала без изменений, но, словно в насмешку, круглый год упорно не желала цвести. Митя даже начал сомневаться, а жива ли она. «Не жива и не мертва, — подумал он. — Кот Шрёдингера, а не растение!» Остальные обитатели горшков и горшочков были в порядке, и он увлажнил им листья пульверизатором.
Закончив с этим подобием зимнего сада, Митя присел на краешек стула, без особых мыслей глядя в окно. Накануне погода как будто успокоилась, а сегодня опять разгулялась. Тропинки в снегу, которые без устали прокладывали себе фигурки людей, так же старательно заносила вьюга. Морозный ветер забирался под шарфы и воротники, заставляя прохожих втягивать головы в плечи и ускорять шаги. Ребятня веселилась на горках, с визгом и гиканьем съезжая вниз на чём попало. Митя смотрел на эту снежную суету, думая, что год назад было то же самое. И два года назад тоже. Нет ничего нового, что могло бы изменить этот мир. Закончится зима — сгинет без остатка с весенними ручьями. Весна прорастёт буйными красками лета, осень отнимет у земли летний зной и уйдёт в тень наступающей зимы. А он так и будет смотреть из окна своей уютной квартиры на неизменное течение времени.
Митя вдруг поймал себя на мысли, что, невзирая на собственную нетребовательность к жизни, в глубине души ему нет покоя. Он несчастен. Поражённый этой внезапной мыслью, Митя закусил губу. Как такое с ним могло случиться? С ним, прежде всего стремившимся к душевному комфорту. Нет и не будет какого-то одного, общего, объединяющего всех несчастья. Войны, стихийные бедствия — они лишь давали видимость людской сплочённости. Из общей беды сразу проступали индивидуальные горести. Огромная куча мокрого песка распадалась на отдельные песчинки. И так же не может быть универсального рецепта счастливой жизни. Счастливчики и бедолаги одинаково рассеяны по всему свету. А уж себя-то он точно не причислял к бедолагам. Он был хорош собой, неглуп, его не преследовали ни болезни, ни бедность. Даже мелкие беды обходили его стороной. В сравнении с отчаявшимися, разом всё потерявшими людьми он был скорее наглецом, рискнувшим примерить на себя проклятый плащ несчастий. Но в его комфортной жизни совершенно отсутствовала одна важная часть. Любовь. С какой старательно скрываемой завистью под маской нарочитого равнодушия он поглядывал на влюблённые парочки. Какие взгляды украдкой бросал на встречных, держащих друг друга за руку парней, на трогательные супружеские пары в светской хронике. Зато его спутники не оставляли никакого эмоционального отклика в его сердце. Многочисленные любовные связи бесчисленной чередой лиц сливались в одно бесформенное пятно. Разве ему было этого достаточно? До поры до времени да. Но даже в минуты жаркого блаженства он ощущал холодок неудовлетворённости.
Митя попытался представить себе некое подобие собственного универсального идеала любви, и не смог этого сделать. По-настоящему встревожившись, он попытался максимально сконцентрироваться. Собирательный образ самых соблазнительных лиц получился не реалистичнее, чем летние колеблющиеся миражи над раскалёнными лентами асфальтовых дорог. Лицо его идеала рассыпалось в прах при малейшем дуновении ветерка самокритичности. Самое совершенное тело при ближайшем мысленном рассмотрении оказывалось уродливой подделкой, грубо сшитой куклой, не более способной к жизни, чем гальванизированный труп в руках Франкенштейна. Но как можно мечтать о любви, если ему не удаётся даже представить себе сам объект своих мечтаний? Неужели всему виной его пресыщенность чувственными наслаждениями, его стремление окружать себя красивыми предметами и красивыми людьми, его гедонистические потребности, которые подчиняли себе всё его существование. Или дело в том далёком тёмном пятне его жизни, которое он старательно вымарывал из памяти. Митя, сам того не замечая, нахмурив брови, покусывал ноготь мизинца. Да, он был несчастен. Все его любовники вместе взятые, все эти легкомысленные яркие бабочки не могли сделать теплее холодное лето красивого мотылька.
Как же так вышло? Он не знал ответа. Вот так утро выходного дня! «Решил заняться самоанализом, психоаналитик сраный, — выругал себя Митя. — Самое подходящее время нашёл, Фрейд недорезанный. Идиот».
И в ту же секунду насмешливый внутренний голос шепнул ему: «А как раз таки сейчас самое подходящее время. Ты что, вообразил себе, что проживёшь вечность? Так и будешь таскать в свою постель парней, одного за другим? Ты просто смешён, придурок. Посмотри на себя! Безликий манекен с кастрированным воображением. У огородного пугала и то больше фантазии».
Он сжал пальцами свои виски, будто мучимый головной болью. Это были просто невыносимые мысли.
«Да, да, да! — закричал Митя своему собственному alter ego. — Я так живу! Кому какое дело? Я что, кого-нибудь обманываю? Я обещаю любовь до гроба? Подвенечный наряд, руку и сердце, еблю три раза в день, пока смерть не разлучит нас? Они все знают, чего я от них хочу. Я такой же, как и они!»
Но внутренний голос не унимался: «Конечно, конечно, ты сама честность. Ходячая добродетель. Никого не обманул. Герой! Рыцарь без страха и упрёка, которому лишь бы трахнуться и взять в рот. А что будет дальше? Лет через двадцать, а может и раньше? А-а? Ты же думал об этом, и не раз. Не помнишь? Так я напомню! Однажды, глянув на себя в зеркало, прекрасный одинокий принц остался совершенно недоволен увиденным. Ведь его теперь никто не хочет, а своей любви он так и не нашёл. Он превратился в одного из тех типов, что толкутся в разных мерзких заведениях, в надежде подцепить себе юного пажа или оруженосца. Ах, что же делать? Выход напрашивается сам собой. Маленький суицид — героическая смерть в петле. Какая утрата! Наш отважный рыцарь пал на поле брани: неосторожно перерезал вены во время бритья. Ужасная весть! Всеобщий любимец на званом обеде случайно насмерть обожрался снотворным. Вселенское горе! Вот и всё, финал. Теперь ты вспомнил, сволочь?! Вспомнил, долбаный кретин?!»
— Нет!.. Нет!.. Неправда... — шептал Митя, опустив голову и сжимая кулаки, чтобы не расплакаться. — Я не бесчувственное животное. Просто... я не умею любить.
Обессиленный этим бесплодным противостоянием самим с собой, он закрыл глаза, представляя себе море. Внутренний голос удовлетворённо умолк. Волны с нежным шелестом накатывали на пологий песчаный берег. Всё было тщетно с самого начала. Это его удел — быть таким, какой он есть. И пусть это чувство останется неведомым ему. Бессмысленно пытаться приделать крылья змее. Крылатые драконы бывают лишь в сказках.
— Лишь в сказках... — вслух повторил он тишине, мягкими руками обнявшей его за плечи.
С того времени, как он посмотрел в окно на вьюгу, прошло более трёх часов. Совсем озябнув в своём пушистом халате, Митя, наконец, поднялся со стула и, не глядя на себя в зеркала, стал собираться поехать куда-нибудь пообедать.
Он не был гурманом и ресторанным снобом, но предпочитал хорошие места. К еде Митя относился спокойно, почти равнодушно. Как к некой неизбежности, занимавшей определённое время. Но если она была необходима, так почему бы и её ни превратить в источник своеобразного удовольствия? Митя отчасти считал публичную трапезу сродни интимным действиям. Как одну из форм эксгибиционизма. И почему-то именно зимой, в холода, ему хотелось азиатской остроты и пикантности.
Хорошая китайская кухня вновь вернула ему безоблачное утреннее настроение. Ощущая себя в небольшом и уютном ресторане по-домашнему комфортно, Митя принялся разглядывать других посетителей. Прямо напротив него сидела весьма колоритная пара. Она была одета в тёмно-красное облегающее фигуру платье с глубоким декольте. Её плечи были укрыты красивой шалью, а прекрасно сделанная пластика груди приковывала внимание почти всех мужчин, находящихся в ресторане. Только трёх человек это аппетитное, полное скрытой энергии и явного эротизма тело оставляло равнодушным. Одним был повар-азиат, который время от времени неслышно скользил между столиками небольшого зала. Вторым был сам Митя, а третьим, как это ни странно, был её кавалер. Мужчина с телом супермена и лицом киногероя боевиков. Такие лица обычно украшают рекламные постеры глянцевых журналов. Ковбой Мальборо посреди диких прерий на фоне закатного солнца — в прошлом веке, и ничем не злоупотребляющий, уверенный в себе метросексуал — в веке нынешнем.
Как только Митя снял в гардеробе своё короткое двубортное пальто табачного цвета, и вошёл в зал, спутник этой женщины немедленно принялся разглядывать его. Он буквально раздевал Митю взглядом. Притом делал это настолько явственно, что Митя даже мог угадать некую последовательность действий своего собственного обнажения. Мужчина с жадной нетерпеливостью начал бы с туфлей, потом снимал с него узкий пушистый свитер из ангорской шерсти, одетый на короткую маечку. Затем расстёгивал широкий тканевый ремень и стаскивал иссиня-чёрные расклешённые брюки с блеском и, наконец, опрокидывал его навзничь, торопливо стягивая трусы, покусывая зубами пальцы его ног. Митя прекрасно знал такой взгляд. Сколько парней чувствовали его на себе, когда Митя сам так же разглядывал их. Но здесь коса нашла на камень. Мужчина был охотником, ловцом добычи. С широкими плечами и шеей атлета, он привык брать в свои руки всё, что привлекало его внимание. И теперь охотник охотился на охотника.
«Секс-машина, — думал про себя Митя, глядя ему в глаза. — Ты привык владеть, я знаю. Королевский тигр готов прыгнуть на тигра помельче. Но зачем ты приволок с собой эту выдру? Постой, дай я угадаю. Ты просто купил её на вечер, ведь так? Она пошла с тобой за деньги, но ей плевать на тебя. Ты приобрёл лишь её присутствие, но она здесь сама по себе — спокойно ест свою порцию, умело действуя палочками. Эта женщина даже не проститутка, и она знает себе цену. Она красивый антураж, замысловатый фон, подчёркивающий твои достоинства. Мне только интересно, ты позволил бы ей остаться смотреть, как трахаешь меня, или отпустил на волю? Какой у тебя взгляд... Чем бы ты наградил меня за возможность всю ночь отдыхать на моей спине? Часы! Добротные швейцарские часики. Чёрт тебя побери! Я не знаю почему, но мне кажется, это были бы именно часы».
Митя с усмешкой размышлял: если бы всё случилось именно так, что сказали бы его мальчики, увидев его с растрёпанными волосами, мокрого, покрытого засосами, распластанного на влажных простынях как последняя шлюха под этим плейбоем. Он и так и этак крутил эту невозможную сцену, словно человек, который до рвоты объелся шоколадом, но не имеющий силы воли выпустить из рук липкую растаявшую плитку. Да, при других обстоятельствах это было бы отличное завершение дня. Осовевшая от выпитого шампанского женщина, сидящая в кресле с равнодушным видом, до этого успевшая потерять где-то на необъятном пушистом ковре своё платье и туфельки, и обнажённый Митя на коленях, в экстазе, со спермой на ресницах, обнимающий ноги своего повелителя. Его развращённое воображение сыграло с ним злую шутку. Словно почувствовав этот запах сексуальной порочности, смешанный с тонкими специфическими ароматами азиатской кухни, Митя смотрел на мужчину, и его ноздри тонко трепетали. Особенно ему было хорошо при мысли оттого, что подобного развития событий он сегодня не желал, и наперёд знал, что продолжения не последует. Хотя взгляд светло-серых глаз этого человека был прост и понятен. «Я хочу тебя, и могу дать тебе больше, чем все твои жеманные суки. Пойдём со мной, или проваливай к дьяволу. Я всё сказал».
Взгляд Мити отвечал ему: «Я оценил твою силу и красоту. И твой дорогой костюм, и твою ручную девку. Только сегодня я сам хочу владеть другим, хочу сполна ощутить восторг обладания. Кем, ещё не знаю. Но я хочу сделать выбор самостоятельно. Быть властелином трепетных губ, несмелых рук, и нежно кусать плечо, без остатка растворяясь в горячем тесном плену...»
Митя с нежданной грустью подумал о том, о чём думал сегодня днём. Что так или иначе, он возвращается в старую колею страсти лишённой любви. Словно бы некая центробежная сила вновь и вновь выталкивала его кораблик из спокойных заливов и тихих фьордов в изменчивые волны сексуальных приключений. Под налётом элегантности хороших манер с некой долей женственности он всегда оставался охотником. И вновь осознано двигался вперёд в поисках чувственных наслаждений. Митя этим вечером собирался раскинуть свои сети в театре. Только надо было ещё заехать домой переодеться — после встречи в ресторане он хотел избавиться от этого налёта респектабельности. Его пальто отправится в шкаф, на сегодня хватит — пришла пора быть оригинальным.
* * *
Он принялся старательно рассматривать затылки и плечи, стараясь ни на ком не задерживать взгляд. Затем обернулся назад. Какие скучные лица. Он буквально чувствовал волны мутной унылости, которую эти люди распространяли вокруг себя. Правильное поведение, сдержанные манеры — как вагоны трамваев скользящие по рельсам. Никаких неожиданных поворотов. Прямоугольные фигуры утром отправились из депо, и на протяжении дня пунктуально проследовали через ряд одинаковых остановок, чтобы вечером оказаться здесь.
Небольшая надежда исходила от взъерошенного юноши в синем пиджаке, который озабоченно крутил в руках театральную программку, время от времени озираясь по сторонам. Но спустя несколько минут на свободное место рядом с ним опустилась рыжеволосая девушка. Она деловито просунула свою руку в изгиб его локтя, словно защёлкнула навесной замок, обозначая всему миру свои притязания на эту собственность. Лицо парня озарилось радостью, но лучик надежды для Мити угас. «Давай, лохматый капитан. Тащи на буксире своё рыжее сокровище», — немного разочарованно подумал Митя.
В следующую секунду он сам почувствовал на себе чей-то внимательный взгляд. «Этого ещё не хватало! — про себя возмутился он. — Вот так-так... Неопределённого возраста, жидкие волосы, воротник усыпан перхотью, даже отсюда видно, и, вдобавок, дурацкий клетчатый пиджак. Мама родная! Вылитый Коровьев! Только треснутого пенсне не хватает. И смотрит на меня так... Будто умирающий от голода на котлету. Дядя, пока ты с удивлением не откроешь для себя парикмахерских, ничего тебе не светит. Хотя и потом тебе ничего не светит, по крайней мере от меня. Ну вот скажи на милость, о чём бы мы с тобой могли говорить? О политике? О ценах на бензин? Я тебя умоляю... В качестве твоего внука я уже староват, а как сын молод. А тебе бы внучка. Сажал бы его себе на колени, и угощал растаявшей конфетой в замусоленном фантике. Как факир доставал бы эту большую приторно-сладкую конфету из кармана своего клоунского пиджака, прямо из уютного гнёздышка старых автобусных талонов и подсолнечных семечек...»
Митя равнодушно посмотрел в сторону клетчатого пиджака, и едва заметно пожал плечами. На редкость неудачный вечер! И спектакль плохой. «Пирамида Хеопса». Ходят по сцене туда-сюда, выясняя, кто чей сын, и кто кому изменял. Главный герой с огромными ручищами делает вид, что курит. Дымит как чайник, не затягиваясь. Да время от времени хватается за голову. Фальшивые эмоции, как и его имитация курения. Только старик-папаша молодец. Сухенький ядовитый старикашка — всю жизнь безнаказанно кутил за спиной жены, и теперь издевается вдосталь. Седой тролль в уютном кресле, с шотландским пледом, накинутым на колени. Посмеивается себе в завитые щегольские усики, и наливает в бокал из хрустального графина клубничный компот под видом ликёра.
Вздохнув, Митя отвлёкся от происходящего на сцене, и уже без особой надежды вновь прошёлся взглядом по рядам. Немного впереди него, справа, сидел молодой человек в бордовом свитере. Но как Митя мог просмотреть его ещё до начала спектакля? Скорее всего, тот просто опоздал к третьему звонку, и пробрался на своё место уже после того, как погасло главное освещение. В полумраке Мите было видно только его плечо, немного левая часть лица и больше почти ничего. Но отчего-то он почувствовал сильное волнение. Митя, не отрываясь, смотрел на его шею, как вдруг тот неожиданно оглянулся. Их взгляды встретились, и обладатель бордового свитера тотчас же отвернулся. Но за этот короткий миг Митя испытал странное и одновременно знакомое ощущение: как будто совсем озябший, в холодном, насквозь ледяном помещении, он наклонился над пламенем камина. Ощутил замёрзшим лицом ласковый жар огня, и почувствовал, как под кожей весенними потоками кровь усилила свой бег. Митя тотчас потерял все остатки интереса к происходящему на сцене, и продолжил рассматривать юношу. Вот он повёл плечами и поправил причёску. Меньше чем через минуту он вновь украдкой обернулся, и его взгляд задержался на лице Мити чуть дольше. Хотя до конца первого действия молодой человек больше не оборачивался, Митя со всей определённостью осознал: это он. Незадолго до антракта Митя увидел как юноша встал, и осторожно стал пробираться к выходу. Через минуту он тоже поднялся со своего места и, деликатно извинившись перед соседями по креслам за беспокойство, вышел из зала.
В холле было пусто, лишь в самом дальнем углу, у окна, женщина средних лет в красивом вечернем платье говорила с кем-то по телефону срывающимся голосом, едва сдерживая эмоции. Митя вздохнул, и направился вперёд, вдоль стен увешанных фотографиями театральных звёзд. Затем повернул налево, и стал спускаться вниз по лестнице, следуя табличкам на стенах в виде указующего перста. Как он и предполагал, юноша был там. Он мыл руки в одном из пяти белых керамических рукомойников. Митя быстро скользнул взглядом по ряду открытых кабинок и, убедившись, что в туалете кроме них никого нет, прикрыл за собой дверь. Юноша сразу заметил его в зеркале, но как ни в чём небывало отключил воду и стал сушить руки. Помещение наполнилось слабым шумом работающей электросушилки. Митя чуть склонил голову, разглядывая его спину.
— Привет, — негромко произнёс он.
— Добрый вечер, — отозвался парень, отключив сушилку.
Он повернулся к Мите. При нормальном освещении стало ясно, что его визави немного моложе, чем вначале подумал Митя. Наверняка даже ещё не студент. Может и школу не окончил. Митя был слегка разочарован — он терпеть не мог возиться с молоденькими. Пугливые, неопытные, они могли доставить массу хлопот. Митя никогда не понимал мужчин, которые сходили с ума по школьникам. Подростковые прыщи, головы полные тараканов, да ещё и вагон комплексов вдобавок. Сомнительное удовольствие близости с подобными экземплярами.
Больше всего Митя боялся нарваться на девственника, прекрасно помня об одном таком своём опыте. Тот мальчишка выглядел старше своих лет и на людях корчил из себя завсегдатая тусовки. Митя тогда и сам был ещё новичком и по неопытности поверил в его игру, но если бы немного поговорил со своим знакомым, который в тот вечер случайно заглянул на огонёк, ему бы всё стало ясно. Хотя парочка и покинула гостеприимную квартиру, держась за руки, первые зёрна сомнения зародились в сердце Мити, когда за всю дорогу парнишка не проронил ни слова. На попытки Мити его разговорить, тот лишь хмурился и покусывал губы. В гостиничном номере он даже не дал обнять себя, и сразу заперся в ванной. А когда Митя через дверь сообщил ему, что уходит — выскочил как ошпаренный и, повиснув на шее Мити, расплакался, умоляя его остаться. Так в один миг распутная Мессалина превратилась в несчастную и дрожащую Гестию. Ни о каком приятном сексуальном приключении не могло быть и речи. Митя, понимая в какой переплёт он попал, всё же остался с ним до утра. Он как мог успокоил заплаканного беднягу, они по очереди приняли горячий душ, и не зажигая света забрались в постель. Мальчишка дрожал как в лихорадке, поэтому Митя действовал с осторожностью сапёра-подрывника. Трепетные поцелуи сменились осторожными ласками, а потом Митя руками несколько раз довёл его до оргазма, не позволяя парнишке прикоснуться к себе даже пальцем. Когда тот, наконец, заснул, счастливо улыбаясь, рядом со своим первым в жизни любовником, Митя почувствовал себя необычайно глупо, и ещё долго в полумраке рассматривал его лицо. Утром его разбудили поцелуи парнишки. Тот прыгал по всему номеру, прямо-таки излучая радость, успел заказать пиццу, несколько раз признался Мите в вечной любви, и без счёта целовал его губы, шею, плечи, и даже один раз поцеловал манжет Митиной рубашки. Когда они уходили из номера, Мите показалось, будто они прожили в этой гостинице полжизни. Расставшись, он первым делом удалил из своего мобильника телефонный номер, который парнишка буквально силой заставил его записать. Сделав это, Митя ощутил какую-то горькую опустошённость, словно стал вечным должником мальчика, имени которого он так и не узнал.
Вновь испытать подобные переживания Митя не желал ни в малейшей степени.
— Ужасный спектакль, не правда ли? — спросил Митя, разглядывая лицо своей новой симпатии.
— Разве? А мне понравилось, — настороженно ответил юноша.
«Чёрта с два тебе мог понравиться этот балаган», — немного раздражённо подумал Митя. Он уже в глубине души жалел, что повёлся на внешность юноши. Тот был очень в его вкусе. Можно даже сказать, что Митя предпочитал такой тип парней. Светловолосых, с красивыми глазами и склонной к хорошему загару кожей. На одно мгновение мелькнул соблазнительный образ обладателя бордового свитера в непринуждённой обстановке, его обнажённого тела лежащего на постели, на красном, как гроздья рябин покрывале. Митя вдруг загадал одну штуку. Если он для вида будет ломаться, и не сразу согласится поехать с ним, то он устроит этому школяру настоящую трёпку. «Никаких нежностей от меня не дождёшься, — злорадно думал Митя про себя. — Я нынче злой, грубый и циничный. Будет жёсткий догги стайл, натяну тебе на голову колготки, отхлестаю вволю и запрещу плакать».
Митя решил зайти с другой стороны.
— Я тебя раньше здесь не видел, — дружелюбно сказал он. — Не жалуешь театр?
— Да нет... Просто обычно времени свободного мало.
— Ну вот, времени мало, а на проходной спектакль пошёл, — сказал Митя, приблизившись к нему.
— Так ведь каникулы сейчас, — немного нервным тоном произнёс юноша, не отводя от него беспокойного взгляда.
Каникулы. Школа. Худшие его опасения подтвердились. «Ну и фиг с тобой, золотая рыбка! — подумал Митя, подойдя к парню почти вплотную. — Если сейчас отошьёшь, значит так тому и быть».
Он протянул руку и прикоснулся ладонью к стене, рядом с головой юноши. Их лица разделял всего какой-то десяток сантиметров.
— Испугался? — тихо спросил Митя, глядя на губы молодого человека.
— Н-нет... Не особенно. То есть... с чего бы? — прошептал юноша.
Одно долгое мгновение Митя смотрел ему прямо в глаза, представляя себе восхитительную терпкую влагу на кончике языка. Затем вдруг убрал руку и, опустив глаза, виноватым тоном произнёс:
— Ой, прости, пожалуйста. Что-то на меня нашло.
Глаза парня удивлённо расширились.
— Ну что ты!.. То есть я хотел сказать... Всё в порядке!
— Нет, нет. Я в самом деле сожалею. Кстати, меня Митей зовут.
— Андрей, — ответил юноша, неловко пожимая протянутую руку. — Я это... Всё хорошо... Правда.
— Ну вот и славно, — ответил Митя, ополоснул руки, и направился к выходу.
Андрей последовал за ним. Это был решающий момент. Митя явно и недвусмысленно дал понять, что заинтересован им. Даже слишком явно. Если бы ответной заинтересованности не возникло, Андрей пошёл бы своим маршрутом, и Митя воспринял бы это как должное. Могла быть сотня причин. Парень предпочитает другой тип мужчин, может не готов к развитию событий, или наоборот — уже находится в отношениях. Но он пошёл следом за Митей.
Первое действие закончилось, и зрители оживлённо переговариваясь, выходили в холл. Наиболее предприимчивые сразу направлялись в буфет. Митя очень удачно занял место за столиком в глубине уютного помещения, отделанного в историческом стиле. Андрей, как ни в чём не бывало, сел напротив. Он караулил Митино место, пока тот ходил к буфетной стойке. Митя вернулся с двумя порциями кофе по-варшавски, коньяком и шоколадом. Он поставил блюдце с шоколадом подальше от горячего кофе, и наполнил снифтеры коньяком на треть. Андрей помешивал ложечкой с кручёной ручкой свой кофе, благодарно глядя на Митю. В воздухе разлился приятный запах из корицы, кофе и ванильного сахара.
В буфет, галдя и жестикулируя, вошла компания пожилых мужчин весьма колоритной артистичной внешности. Из обрывков их разговора Митя понял, что у того самого старичка, играющего роль бабника и почтенного отца семейства, сегодня бенефис. И поздравить его пришли коллеги по актёрскому ремеслу. Немало не смущаясь отсутствию самого виновника торжества, они решили провести нечто вроде репетиции предстоящего фуршета, и заполнили несколько столиков бутылками и фужерами.
Митя улыбнулся, посмотрев на них, и сказал шёпотом Андрею:
— Сегодня здесь цвет театрального общества, и намного интереснее, чем всё происходящее на сцене.
Андрей тихо рассмеялся, держа на уровне губ кофейную чашку, и Митя ещё раз обратил внимание на его красивые руки.
— А самый разгуляй начнётся после окончания спектакля, когда мы все уйдём, — ответил Андрей.
— Это уж точно, — сказал Митя.
Допив кофе, они взяли бокалы с коньяком.
— У тебя ведь выпускной класс? Куда думаешь пойти после школы? — спросил Митя. — Если, конечно, это не секрет.
— Да какой там секрет... В универ буду поступать, — ответил Андрей, согревая в ладонях снифтер с коньяком. — А ты чем занимаешься?
— Всем понемногу и ничем конкретно. В аспирантуру думал идти, да расхотел, — не задумываясь, сказал Митя. — Давай выпьем за твоё удачное окончание школы, и поступление.
Они чокнулись с тонким звуком поющего хрусталя. В этом буфете даже бокалы были хрустальными. Щёки Андрея порозовели, когда он сделал несколько глотков. Он совершенно успокоился, и уже чувствовал себя более раскованно. Они поговорили об искусстве и музыке, потом о невесёлых школьных буднях, найдя в этих временах разочарований и унылости много общего.
— Прости, — негромко сказал Митя, — можно задать тебе один нескромный вопрос?
Андрей элегантно закинул ногу на ногу и слегка откинулся на спинку стула.
— Можно.
— У тебя есть кто-нибудь?
— Нет, — после короткой заминки тихо ответил Андрей. — Какое-то время назад был, но мы расстались, — добавил он, предугадывая возможный следующий вопрос Мити.
Тот немного вздохнул.
— А твои родители? Они в курсе?..
— О чём ты говоришь, — почти шёпотом сказал Андрей. — Я даже представить себе боюсь, что будет, если они узнают... Вот, собираюсь весной съехать от них на съёмную квартиру, только денег пока маловато. А то как-то достало всё это...
Митя прекрасно знал, как «всё это» может достать. Бесконечные серые будни, идиотские подколки одноклассников, ничерта ещё не знающих, но нутром чувствующих, что среди них затаился чужак. Минуты, часы и дни тупой зубрёжки, и невесёлые мысли о том, почему он родился человеком, а не куском мела, или поролоновой губкой у классной доски. Показательная экзекуция от главного школьного хулигана, его жирное тело пахнущее конюшней, тяжёлые кулаки и твёрдый асфальт, покрытый плевками и окурками. Разбитые в кровь губы, кабинет директора, ненавидящий взгляд классной и домашние скандалы.
— Иногда чувствую себя как в западне, — продолжил Андрей. — Одно хорошо, что недолго осталось.
Он замолчал, и сделал основательный глоток. Отчего-то эти вопросы вывели его из душевного равновесия. Наверное потому, что он уже длительное время запретил сам себе думать о таких вещах. Ещё в юности, как только пришло осознание что он не такой как все, Андрей ревностно оберегал свою тайну. Немногочисленные друзья, родственники и родители — он не мог довериться никому. Эпизодические встречи происходили, как правило, в самых случайных местах. Только с незнакомыми людьми он на время становился самим собой. Эта двойная жизнь, вначале воспринимавшаяся им как временное явление, вскоре стала частью его натуры. Его чувственность словно породила на свет две разные личности, а разум смирился с этим. Но с некоторых пор Андрей стал ощущать нехватку чего-то. Удовлетворение плоти сменялось упадками духа. Последний его любовник — неулыбчивый сероглазый шатен, который был ниже его ростом — подвёл явственную линию, подчёркивающую неполноценность таких отношений. Он всегда брал Андрея с жадностью голодного зверя, и тот без оглядки отдавался этой страсти, принимая похоть за привязанность, а вожделение за влюблённость. Он принадлежал своему мужчине безраздельно. Тому стоило лишь набрать телефонный номер, или скинуть сообщение из одного слова на мобильник, как Андрей с готовностью мчался на другой конец города. Его женственная натура безропотно позволяла чужим рукам ввергать себя в самые крайние проявления страсти, граничащей с унижением. Но однажды он будто увидел себя со стороны. Увидел своё дрожащее от утреннего холодка тело в беспорядке скомканных простыней безлюдной чужой квартиры, и внезапно он словно прозрел. Тогда-то Андрей и расплакался от унижения и жалости к себе. Всё это время он безвозмездно сдавал в аренду собственное тело, а его личность, он сам, были никому не интересны. Он-то считал, что пользовался мужчинами так же, как они пользовались им, но это была неравная игра. Они отщипывали по кусочку от его чувств, пока от них почти совсем ничего не осталось. Его самолюбие, его гордость были задвинуты им в самый дальний угол, и в итоге бережно хранимый идеал любви оказался весь покрыт грязными отпечатками пальцев. Андрей оставил своего любовника, и тот, мгновенно найдя себе нового спутника, попросту исчез, как будто всё это время был призраком и не существовал вовсе. Место второй тайной жизни прочно заняло постылое одиночество. На девятнадцатом году жизни Андрей ощущал себя полным банкротом. А как бы он хотел для себя другого будущего. Грезил просыпаться на рассвете в нежных объятиях, и вместе радоваться наступающему новому дню. И сколько раз он несмело мечтал о таком человеке, который любил бы не телесную оболочку, называемую его именем, а его сущность, его самого. Эту маленькую вселенную, целый мир умных и живых мыслей, омываемый океаном чувств и эмоций.
И вот теперь этот парень, который вначале ему совсем не понравился, разом пробудил от спячки все его надежды. После своего последнего и самого болезненного расставания, Андрей порвал все связи и со своими приятелями. Несколько дней его телефон не умолкал, а на почту и в твиттер шло множество посланий от самых разных парней — недолговечных плодов шапочных знакомств. Людей, чьи лица он помнил, но некоторых имён попросту не знал. Ещё через пару дней поток посланий заметно иссяк, а через неделю прекратился совсем. Вначале Андрей был вполне удовлетворён этим, так как внезапно обнаружил у себя уйму невесть откуда взявшегося свободного времени. Позднее удовлетворение сменилось досадой — он как будто перестал существовать для них всех. Он по-прежнему занимал физическое пространство в этом мире, но стал человеком-невидимкой. Его добровольное исчезновение не вызвало абсолютно никаких изменений ни в чьей судьбе.
Андрей прикоснулся пальцами к векам глаз. Митя поставил на стол свой опустевший бокал. Он не мог не заметить, какие эмоции вызвал в юноше его простой вопрос.
— Что-то случилось? — участливо спросил он.
— Пустяки. Ресница попала, — солгал Андрей.
Митя вдруг остолбенел: доставая носовой платок, Андрей положил на стол миниатюрную книгу.
— Что это? — спросил Митя.
— Ты о чём? Ах, это... Сборник японских сказок, карманное издание. Я наверно кажусь тебе чудаком. Здоровый лоб, а сказки читаю, — смущённо сказал Андрей.
Митя отрицательно помотал головой. Его поразила обложка красивой книги. На тёмно-синем фоне серебром было вытеснено изображение дракона. Расправив крылья, он летел над горами. Крылатый дракон, который бывает лишь в сказках. И змее можно приделать крылья, и любовь может найти внезапно, в лабиринтах житейских коллизий... Митя только вздохнул — это просто алкоголь. Ну ещё приятный собеседник, чего там отрицать. Даже очень приятный, милый и скромный.
— Извини, — вывел его из задумчивости голос Андрея, — можно я тоже спрошу тебя кое о чём?
— Конечно, — беззаботно ответил Митя.
— А у тебя... То есть я хотел сказать... ты свободен?
Митя опустил взгляд.
— Видишь ли, я не сторонник длительных отношений.
— Ах, вот как...
Андрей попытался улыбнуться, разыгрывая добродушие, но Митя успел уловить в его взгляде что-то похожее на застарелую боль.
«На что я, собственно, надеялся? — подумал Андрей. — Что одинокий незнакомец окажется тем самым человеком? Какая детская наивность. Ведь с первого взгляда было понятно, что ему нужен только секс, и продолжения не будет. Ведь он снял меня. Просто и привычно снял девочку на вечер. Пользуется своей внешностью как скорпион жалом. Но у него такие пальцы, и такие губы... А самоуверенный какой! Пошёл сюда молча, и я следом за ним потопал. Как телёнок на верёвочке. Разве он сказал мне: «Как насчёт кофе?». Ничего подобного, просто молча пошёл. Почему же я пошёл за ним? Почему сижу здесь? И как он вёл себя в самом начале, будто мысли мои прочёл. Ещё немного, и затащил бы меня в кабинку, там, внизу. Мог бы? Не знаю. Наверное. А я? Разве бы я сопротивлялся? Отсос в театральном туалете... Боже мой, как низко я пал!.. Ещё и спектакль этот дурацкий... Но дома находиться уже нет возможности. Просто нет сил. В четырёх стенах, вместе с ними, а по сути одному. Я хочу поцеловать его... Не надо мне больше пить...»
— Не то чтобы я относился к отношениям легкомысленно. Просто так получается, — продолжил Митя, запоздало удивившись тому, насколько виноватым тоном произнёс он эти слова.
Андрей быстро взглянул на него, и склонил голову. Он ничего не ответил Мите, но это молчание значило куда больше, чем любые возможные попытки сгладить острые углы этой темы. В этом молчании были и невеселые утренние раздумья Мити, и все противоречивые мысли Андрея.
Митя ощутил единство с ним. Почувствовал эту общность — терзавшие его сомнения, неуверенность, разочарование. «Он ведь совсем-совсем несчастен, этот симпатичный мальчик. Хотя почему я счёл его симпатичным? Сам не знаю. Обычный парень, каких тысячи. Но что-то в нём есть. Может быть я вижу в нём себя? Такого, кем был ещё десять лет назад. Тогда мне тоже все сверстники казались глупыми и ограниченными пустышками, переполненными юношескими гормонами. Ах, как я сходил с ума по красивым актёрам, отважным героям романов, и так же искал общества парней старше себя». Митя почувствовал жалость к нему. И даже не жалость, а какое-то странное чувство то ли не сожаления, то ли бессильной горечи, почти вину. Словно бы жалел сам себя, изливая на этого юношу свои когда-то выплаканные слёзы. «Это ужасно. Мы все движемся по замкнутому кругу. Вот и он, в свою очередь, угодил в ловушку собственных иллюзий. Начал строить свой прекрасный замок с высокими стенами, стрельчатыми окнами, подъёмными мостами и башенками под развевающимися цветными штандартами на высоких шпилях. Толпы празднично одетых горожан кричали «виват!», а земля уже начала предательски осыпаться под ногами, как песочное печенье. Стены шатались, и башенки летели вниз. И вот уже стоял перед глубоким обрывом одинокий маленький рыцарь в бордовом свитере, пеший, без доспехов, и холодный ветер развевал его светлые волосы. Вокруг была только безжизненная пустыня, похожая на лунный пейзаж, и самый глубокий на свете обрыв, прямо у его ног. Да, он несчастен. И я никак не подхожу на роль утешителя. Я не в состоянии утешить самого себя, разобраться в собственной жизни. И я ничем не смогу помочь ему. Не сумею. Нет, невозможно. Что... Что же я делаю?..»
Мите лишь с удивлением оставалось наблюдать, как его второе «я» легко сбросило с плеч заскорузлое одеяние, состоящее из стремления к спокойствию любой ценой, обыденного лицемерия, невозмутимости к чужим проблемам, лёгкого цинизма и равнодушия. Всего того, что мы называем рассудительностью и житейской мудростью. Он словно обнажил своё тело, избавившись от всего этого. Распахнул для целого мира врата собственного сердца — неудовлетворённого, ищущего, и уже немного тронутого ржавчиной несчастья. Митя отодвинул свой пустой бокал, и положил свою ладонь на руку Андрея, ощутил тепло его кожи. Словно беззвучно говоря: «Я такой же, как и ты — планета в синем бархате ночи. У меня нет ни крылатого коня, ни волшебного меча, лишь звёздный плащ неба за плечами, с нарисованными солнцами и кометами».
Это прикосновение вызвало у Андрея целую череду быстро сменяющих друг друга образов. Он вдруг с небывалым желанием захотел ощутить эти руки у себя на плечах, захотел почувствовать прикосновение тела Мити, приятную тяжесть этого тела. Никакой грубости, только нежную силу. И ещё испытать это долгожданное чувство уверенности и спокойствия. Пусть даже вновь обманываясь, но испытать его. Сегодня, завтра, всегда. И чтобы не расставаться. В сотый, в тысячный раз умножая свои бесконечные расставания. Андрей слегка сжал Митины пальцы, также беззвучно отвечая: «У меня было нечто поистине прекрасное. То, что я бездарно растратил и промотал, настоящее сокровище, которое сейчас кажется лишь сном, игрой воображения, и теперь нет ничего, чтобы я мог принести тебе в дар. Я могу отдать только себя. Это ничтожный подарок, но это всё что у меня есть...»
Это было простым прикосновением их рук, но оно было сродни магии и волшебству. Невидимая небесная динамо-машина, изрыгая электрические разряды и громыхая оглушительнее любого грома, испокон веков рождала гениальные идеи и мысли о мелких пакостях, самые светлые мечты и чёрную меланхолию, детские сны и вечное забвение, без устали распространяя их по всему свету. Окутанная золотистым паром, утопая в розовых облаках, она наобум посылала в светлые головы блистательные догадки, похожие на солнечных зайчиков, так что оставалось лишь хлопнуть себя по лбу, и воскликнуть: «эврика»! Или наполняла злодейские умы чёрными мыслями, копошащимися и извивающимися как черви. И вот теперь её разряд через это прикосновение рук мгновенно спаял два сердца, две странные детали, которые не подходили ни к одному механизму. Соединил их самой прочной силой в единую конструкцию. Иногда эти ослепительные шипящие молнии разбивали влюблённые сердца в пыль, разносили их вдребезги на зеркальные осколки. Но время от времени и соединяли их, и тогда мёртвое становилось живым, сгоревшая в пепел трава начинала расти сквозь вековые камни, а упавшие с небес на землю птицы вновь расправляли крылья и поднимались ввысь.
Антракт подошёл к концу, буфет опустел, а Митя всё так же безмолвно держал ладонь Андрея в своей ладони. Через некоторое время они вернулись на свои места, но до конца спектакля, до финальных аплодисментов и поклонов актёров, обоих не покидало странное чувство. Словно их пробудили от глубокого сна, или достали со дна замёрзшего озера, взломав лёд. Извлекли на свет из ледяной зеленоватой пещеры, из объятий вечного холода, который за столетия превратил их тела и души в некое подобие стекла, так что теперь даже малейшее движение их мыслей издавало тонкий звук хрустального камертона. Они не могли понять, пока не зажёгся свет, и в честь бенефицианта не отзвучали овации, почему они должны сидеть в этих креслах, разделённые какими-то фигурами, похожими на размытые бесформенные сгустки серого тумана.
У Андрея горели щёки, сжав руками подлокотники кресла он беспомощно смотрел на сцену совершенно не осознавая происходящее, и мог лишь растерянно улыбаться. Митя, сцепив пальцы, смотрел прямо перед собой, чувствуя себя так, словно бы он только что вышел из умопомрачительного аттракциона, невероятной карусели, самой быстрой в мире. Театральная люстра, огни рампы, мелькали перед его взором самыми немыслимыми вспышками света. Они оба немного пришли в себя лишь в фойе. А в очереди у гардероба смогли, наконец, говорить.
— Где же твоё пальто? — удивлённо спросил Андрей, облачаясь в короткую шубку из искусственного меха. — Вьюга же на улице!
— Вот ещё, пальто таскать из-за лёгкого снежка. Я так зиму выгоняю.
— Что?
Митя в ответ улыбнулся, поднимая воротник своего тёплого шерстяного пиджака и наматывая шарф. Андрей подумал, что это самый длинный и роскошный шарф, который он когда-либо видел. Там были изображения эскимосов и индейцев, связанные из цветных нитей. Их вигвамы и иглу, солнце и луна, духи предков в пирогах, рыбы в небе посреди звёзд, и множество других мелких деталей.
— Просто в упор зиму не замечаю, она стыдится и быстрее уходит. А то ещё долго будет гостить, и всё из-за всех этих польт и польтов, ха-ха!..
— Ну ты даёшь, — восхищённо пробормотал Андрей. — Видывал я разных чудаков, но такого как ты ещё не встречал.
Митя не ответив, посмотрев в чёрные окна на беспокойную зимнюю круговерть. Тревожную и какую-то гнетущую. «Ничего ты ещё не видывал, дурачок мой любимый, — вдруг с нежностью подумал он. — Весь этот конченый мир похож на базарное представление с наспех сделанными ярмарочными куклами. Белое полотно по центру и чёрные леса во все стороны. На светлой полянке водят хороводы потешные зверушки. Милые и беззащитные. А по лесам рыскают волки. Звери лютые под бумажными масками с картонными зубами. Ты один на один с ними. И проси Иисуса, Аллаха, Будду, всех богов Олимпа, молись хоть колесу от телеги на дороге. Заклинай кого хочешь — только бы они уберегли тебя от встречи с волками».
Мите вдруг вспомнилось: тёмное, мохнатое как овчинный полушубок надетый наизнанку. Красная машина «Вольво», жаркая, пропитанная запахом французских духов, безумно дорогих и вульгарных. Настойчиво липнущих к коже как свиной жир. И во всём этом лицо. Холодное и по-своему даже красивое. Красивое, как может быть красивым в последний миг жизни светлая полоса лезвия гильотины. Лицо его волка в овечьей шкуре с зубастым рылом. Как это было давно, словно в прошлой жизни.
Андрей заметил, как затуманился Митин взгляд. Он вдруг отчётливо захотел, чтобы Митя обнял его, прямо здесь и сейчас. Наплевав на недоумённые взгляды окружающих. И укрыл хвостами своего чудесного шарфа. Хотя бы чуть-чуть.
В этот вечер Андрей пошёл в театр от безысходности. Он вообще больше любил балет, но билеты на хорошие места в это время было достать нелегко, а он чувствовал, что если немного не отвлечётся, не развеется в обществе случайных людей, то всё может кончиться плохо. Началось это с месяц назад. Заведение было очень шикарным, со специальными людьми на входе, но его лицо запомнили, когда несколько раз его бывший назначал там свидания, — и охранники беспрепятственно пропустили Андрея. Он устроился очень уютно, на полосатом диванчике, попивая ароматный земляничный чай из большой кружки. Ему казалось символичным потратить последние деньги, оставшиеся от его мужчины именно в этом месте. Чтобы ничем не быть обязанным даже воспоминанию о нём. У Андрея и в мыслях не было познакомиться здесь с кем-нибудь. Поэтому сидел он просто так, бездумно коротая время и предаваясь невесёлым размышлениям. А потом обратил внимание, что выбрал себе место на свету, в то время как все диваны у стен были скрыты тенями. На диванах сидели разные люди, наверняка одетые очень дорого. То тут, то там ярче разгорались пятнышки сигарет, или мелькал отблеск бриллиантового перстня. Слышался шелест их голосов, приглушённый смех, но лиц не было видно. Даже когда вспыхивал огонёк зажигалки у очередного закуривающего. Как будто пустые костюмы с брюками и туфлями смогли принять форму человеческих фигур, и приехать этим вечером сюда. То ли от усталости, то ли от внезапно нахлынувших воспоминаний о балете «Щелкунчик», который он смотрел ещё весной, Андрею почудилось, что из пустых пиджачных воротников осторожно высовываются косматые крысиные головы. Что это вовсе не люди окружают его, а полчища голодных крыс, напяливших людские костюмы. Он даже зажмурился от этого нехорошего чувства, а когда открыл глаза, увидел, что его руки, держащие кружку, мелко дрожат. Если бы чая не осталось меньше половины, Андрей бы пролил его на себя. А второй случай произошёл неделю назад. Он шёл домой поздно вечером с занятий, и буквально нос к носу столкнулся с двумя типами, которые шагали навстречу, нарочито разбрасывая ботинками по сторонам снежную кашу, и сунув руки в карманы одинаковых чёрных курток. Отступать было поздно, и Андрей, опустив взгляд, попытался пройти мимо. Один из парней ощутимо толкнул его своим плечом, а второй громко произнёс оскорбительное слово. Потом они оба оглушительно расхохотались. Немногочисленные прохожие сочувственно смотрели на Андрея, а он лишь поправил сумку на плече и, не ускоряя шага, пошёл прочь. Но в эти несколько секунд его буквально окатило волной испепеляющей ненависти. Это ощущение было ему так малознакомо, что он даже не понял что происходит. Он зашёл в первый попавшийся переулок, опёрся рукой о стену, и принялся есть снег с подоконника чьего-то окна, пытаясь успокоиться. За стеклом сидела большая старая белая кошка, с интересом разглядывающая его. Андрей посмотрел на неё, затем поднял голову, глядя в ночное зимнее небо. Эта вспышка ярости не переросла в неконтролируемую агрессию по отношению к тем двоим дуракам только чудом. Тогда-то Андрей понял, что ему надо побыть среди людей, сходить куда-нибудь. Куда угодно: на выставку, в театр, хоть в цирк. Потому что иначе одиночество сломает его. Расплющит как консервную банку. Добровольная самоизоляция начала медленно превращаться из лекарства в болезнь.
Лицо Мити было так близко. Лицо человека, который вновь вернул ему то, что последний год он тщетно пытался пробудить в себе. Это слово, которое потеряло для Андрея всякий смысл, стало тенью цветка засушенного между страницами книги, превратилось в футляр без содержимого, в непонятный набор символов. Это была надежда. Андрей вновь надеялся. Ещё пока робко и несмело надеялся, что жизнь его вновь обретёт смысл.
— Варежек у тебя, конечно, тоже нет? — тихо спросил он Митю.
— А вот и не угадал, — смешным голосом ответил тот. — У нас для сестрички есть рукавички!
С этими словами Митя надел пару белых старомодных вязаных варежек с синими снежинками. Натянул до самых бровей шапку и посмотрелся в зеркало.
— Вот теперь — вперёд!
Подхватив под локоть Андрея, Митя устремился к дверям. Вьюга закружила их, и вместе с остальными людьми погнала по широким ступеням вниз. По счастью через несколько минут рядом остановилось такси. Митя приоткрыл дверцу и сказал водителю адрес. Затем обернулся к Андрею.
— Мы можем поехать ко мне, или я отвезу тебя домой. Решай сам.
Митей вдруг овладела странная апатия. Сколько раз он корил себя за это. В такие минуты он был похож на опаздывающего пассажира. Который бежит изо всех сил, но в самый последний момент, уже почти достигнув цели, внезапно замедляет бег, переходит на шаг, и лишь делает безнадёжный взмах рукой, провожая взглядом уходящий автобус, который бы его обязательно дождался. Светящиеся тёплым янтарным светом окна исчезают вдали, а одинокий пассажир остаётся на остановке, среди мокрых деревьев, под дождём, в серой пелене наступающих сумерек. Когда надо было сделать последний шаг, ухмыльнуться, сказать скабрезную шуточку развязным тоном, Митя как будто самоустранялся. Словно бы всё происходящее касалось кого угодно, но только не его. Вот и сейчас он молчал и досадовал на себя. Потому что сказал безликое: «решай сам», вместо того чтобы ездить по ушам, и врать с три короба, как легко и непринуждённо делали некоторые.
«Что же мне делать? — лихорадочно думал Андрей. — У него такой взгляд... Когда он посмотрел на меня первый раз, я как будто заглянул внутрь тёмного погреба. Но... Не знаю отчего, я чувствую, что в этот раз всё будет по-другому, и он не обидит меня. Я не хочу опять остаться один. Не хочу, чтобы вот так всё закончилось».
Он колебался скорее в силу привычки, чем из-за неуверенности. Привычка к неизбежному фиаско, к скорому концу всего хорошего, стала для Андрея естественным чувством. Лучше не питать никаких иллюзий, и получить в конце концов закономерное разочарование, чем витать в розовых облаках в итоге разбивая себе лицо в кровь. Он привык быть аутсайдером в делах любви. Но одновременно Андрей был очень удивлён Митиной отстранённостью. Обычно всё было иначе. Когда он уезжал из клубов и кафе, его ночные друзья, не стесняясь, обнимали его плечи или за талию. Проводили чуткими и жадными пальцами по его бёдрам. Не то чтобы ему были неприятны эти прикосновения, он воспринимал их как нечто само собой разумеющееся. Как знаки их законных притязаний на него, на теперь уже их соблазнительную собственность. Ведь они не шли ни в какое сравнение с тем, что предстояло испытать его телу в ближайшие несколько часов. Теперь он понимал, что тогда ничем не отличался от говяжьей туши вздёрнутой на крюк перед деловитыми взорами базарных покупателей. Но Митя поступил иначе. Он давал ему свободу выбора. Невероятную, немыслимую свободу без фамильярных объятий. Митя воспринимал его как равного, и сейчас они были скорее братьями, чем любовниками.
Водитель что-то сказал сердитым голосом. Митя сделал успокаивающий жест рукой, и вопросительно взглянул на Андрея.
— Нечего тут стоять, — решительно ответил тот. — А то окончательно в снеговика превратишься. Едем к тебе. Ведь должен же я узнать, как живёт изгоняющий зиму...
В такси всё было как обычно: по радио хриплый голос орал блатную песню, немного пахло бензином, под зеркальцем заднего вида болтался на верёвочке розовый слоник с ярлычком «Изготовлено в Китае», а водитель раздражённо ворчал, когда перед перекрёстками загорался красный, и приходилось тормозить. Андрей прижался к Мите, который сидел прямо, и склонил свою голову ему на плечо. Им двоим было так уютно на заднем сидении в этом душном, рычащем автомобиле, что шофёр с его тюремной музыкой словно оказался за невидимой преградой. За тысячи километров от них.
— Я не знаю отчего, но мне так славно, — прошептал Андрей на ухо Мите.
— Андрюша, хороший мой... — тихо ответил Митя, наслаждаясь исходившим от него теплом.
Снег на волосах таял, и эти торчащие в стороны влажные волосики придавали лицу Андрея необычайно милый вид. Митя смахнул с его рукава уцелевшие снежинки.
— Такая вьюга, что не знаю даже, когда домой попаду, — счастливо улыбаясь, ответил Андрей. — Ой, надо позвонить...
Он достал мобильник, и сделал звонок домой, сказав, что уже поздно, и придётся заночевать у приятеля. Потом позвонил приятелю, чтобы договориться с ним о возможном звонке от родителей, обеспечивая себе алиби.
Митя посмотрел в окно на метель. Белые клочья взмывали вверх и разлетались в стороны. Метались по сторонам, закручиваемые ветром в смерчики. Двигатель ровно урчал, и машину немного заносило на поворотах. Он уже знал, что не будет груб и циничен, как он не был грубым ни с кем и никогда. Неизвестно что будет завтра. Может это внезапно возникшее, такое необычное чувство рассеется как наваждение, но сейчас он боялся даже глубоко вдохнуть, чтобы не спугнуть своё счастье. Чтобы не исчез подобно призрачному видению вдруг ставший таким нужным человек, который сидел рядом.
Большие изменения в жизни не сопровождаются праздничным салютом и торжественным громом литавр. Все великие перемены начинаются с малого. Хотя бы с внутреннего голоса, который, лаская слух, теперь шептал такие долгожданные слова: «Кажется, я люблю... Люблю».
Настроение у обоих было замечательным, а ведь вечер по-настоящему только начинался. По радио, наконец, закончился концерт по заявкам для осуждённых условно и отбывающих пожизненное, угрюмый ди-джей сдал смену весёлому напарнику, и сразу же приятный голос в эфире запел: «Let It Snow! Let It Snow!..»
Небольшая надежда исходила от взъерошенного юноши в синем пиджаке, который озабоченно крутил в руках театральную программку, время от времени озираясь по сторонам. Но спустя несколько минут на свободное место рядом с ним опустилась рыжеволосая девушка. Она деловито просунула свою руку в изгиб его локтя, словно защёлкнула навесной замок, обозначая всему миру свои притязания на эту собственность. Лицо парня озарилось радостью, но лучик надежды для Мити угас. «Давай, лохматый капитан. Тащи на буксире своё рыжее сокровище», — немного разочарованно подумал Митя.
В следующую секунду он сам почувствовал на себе чей-то внимательный взгляд. «Этого ещё не хватало! — про себя возмутился он. — Вот так-так... Неопределённого возраста, жидкие волосы, воротник усыпан перхотью, даже отсюда видно, и, вдобавок, дурацкий клетчатый пиджак. Мама родная! Вылитый Коровьев! Только треснутого пенсне не хватает. И смотрит на меня так... Будто умирающий от голода на котлету. Дядя, пока ты с удивлением не откроешь для себя парикмахерских, ничего тебе не светит. Хотя и потом тебе ничего не светит, по крайней мере от меня. Ну вот скажи на милость, о чём бы мы с тобой могли говорить? О политике? О ценах на бензин? Я тебя умоляю... В качестве твоего внука я уже староват, а как сын молод. А тебе бы внучка. Сажал бы его себе на колени, и угощал растаявшей конфетой в замусоленном фантике. Как факир доставал бы эту большую приторно-сладкую конфету из кармана своего клоунского пиджака, прямо из уютного гнёздышка старых автобусных талонов и подсолнечных семечек...»
Митя равнодушно посмотрел в сторону клетчатого пиджака, и едва заметно пожал плечами. На редкость неудачный вечер! И спектакль плохой. «Пирамида Хеопса». Ходят по сцене туда-сюда, выясняя, кто чей сын, и кто кому изменял. Главный герой с огромными ручищами делает вид, что курит. Дымит как чайник, не затягиваясь. Да время от времени хватается за голову. Фальшивые эмоции, как и его имитация курения. Только старик-папаша молодец. Сухенький ядовитый старикашка — всю жизнь безнаказанно кутил за спиной жены, и теперь издевается вдосталь. Седой тролль в уютном кресле, с шотландским пледом, накинутым на колени. Посмеивается себе в завитые щегольские усики, и наливает в бокал из хрустального графина клубничный компот под видом ликёра.
Вздохнув, Митя отвлёкся от происходящего на сцене, и уже без особой надежды вновь прошёлся взглядом по рядам. Немного впереди него, справа, сидел молодой человек в бордовом свитере. Но как Митя мог просмотреть его ещё до начала спектакля? Скорее всего, тот просто опоздал к третьему звонку, и пробрался на своё место уже после того, как погасло главное освещение. В полумраке Мите было видно только его плечо, немного левая часть лица и больше почти ничего. Но отчего-то он почувствовал сильное волнение. Митя, не отрываясь, смотрел на его шею, как вдруг тот неожиданно оглянулся. Их взгляды встретились, и обладатель бордового свитера тотчас же отвернулся. Но за этот короткий миг Митя испытал странное и одновременно знакомое ощущение: как будто совсем озябший, в холодном, насквозь ледяном помещении, он наклонился над пламенем камина. Ощутил замёрзшим лицом ласковый жар огня, и почувствовал, как под кожей весенними потоками кровь усилила свой бег. Митя тотчас потерял все остатки интереса к происходящему на сцене, и продолжил рассматривать юношу. Вот он повёл плечами и поправил причёску. Меньше чем через минуту он вновь украдкой обернулся, и его взгляд задержался на лице Мити чуть дольше. Хотя до конца первого действия молодой человек больше не оборачивался, Митя со всей определённостью осознал: это он. Незадолго до антракта Митя увидел как юноша встал, и осторожно стал пробираться к выходу. Через минуту он тоже поднялся со своего места и, деликатно извинившись перед соседями по креслам за беспокойство, вышел из зала.
В холле было пусто, лишь в самом дальнем углу, у окна, женщина средних лет в красивом вечернем платье говорила с кем-то по телефону срывающимся голосом, едва сдерживая эмоции. Митя вздохнул, и направился вперёд, вдоль стен увешанных фотографиями театральных звёзд. Затем повернул налево, и стал спускаться вниз по лестнице, следуя табличкам на стенах в виде указующего перста. Как он и предполагал, юноша был там. Он мыл руки в одном из пяти белых керамических рукомойников. Митя быстро скользнул взглядом по ряду открытых кабинок и, убедившись, что в туалете кроме них никого нет, прикрыл за собой дверь. Юноша сразу заметил его в зеркале, но как ни в чём небывало отключил воду и стал сушить руки. Помещение наполнилось слабым шумом работающей электросушилки. Митя чуть склонил голову, разглядывая его спину.
— Привет, — негромко произнёс он.
— Добрый вечер, — отозвался парень, отключив сушилку.
Он повернулся к Мите. При нормальном освещении стало ясно, что его визави немного моложе, чем вначале подумал Митя. Наверняка даже ещё не студент. Может и школу не окончил. Митя был слегка разочарован — он терпеть не мог возиться с молоденькими. Пугливые, неопытные, они могли доставить массу хлопот. Митя никогда не понимал мужчин, которые сходили с ума по школьникам. Подростковые прыщи, головы полные тараканов, да ещё и вагон комплексов вдобавок. Сомнительное удовольствие близости с подобными экземплярами.
Больше всего Митя боялся нарваться на девственника, прекрасно помня об одном таком своём опыте. Тот мальчишка выглядел старше своих лет и на людях корчил из себя завсегдатая тусовки. Митя тогда и сам был ещё новичком и по неопытности поверил в его игру, но если бы немного поговорил со своим знакомым, который в тот вечер случайно заглянул на огонёк, ему бы всё стало ясно. Хотя парочка и покинула гостеприимную квартиру, держась за руки, первые зёрна сомнения зародились в сердце Мити, когда за всю дорогу парнишка не проронил ни слова. На попытки Мити его разговорить, тот лишь хмурился и покусывал губы. В гостиничном номере он даже не дал обнять себя, и сразу заперся в ванной. А когда Митя через дверь сообщил ему, что уходит — выскочил как ошпаренный и, повиснув на шее Мити, расплакался, умоляя его остаться. Так в один миг распутная Мессалина превратилась в несчастную и дрожащую Гестию. Ни о каком приятном сексуальном приключении не могло быть и речи. Митя, понимая в какой переплёт он попал, всё же остался с ним до утра. Он как мог успокоил заплаканного беднягу, они по очереди приняли горячий душ, и не зажигая света забрались в постель. Мальчишка дрожал как в лихорадке, поэтому Митя действовал с осторожностью сапёра-подрывника. Трепетные поцелуи сменились осторожными ласками, а потом Митя руками несколько раз довёл его до оргазма, не позволяя парнишке прикоснуться к себе даже пальцем. Когда тот, наконец, заснул, счастливо улыбаясь, рядом со своим первым в жизни любовником, Митя почувствовал себя необычайно глупо, и ещё долго в полумраке рассматривал его лицо. Утром его разбудили поцелуи парнишки. Тот прыгал по всему номеру, прямо-таки излучая радость, успел заказать пиццу, несколько раз признался Мите в вечной любви, и без счёта целовал его губы, шею, плечи, и даже один раз поцеловал манжет Митиной рубашки. Когда они уходили из номера, Мите показалось, будто они прожили в этой гостинице полжизни. Расставшись, он первым делом удалил из своего мобильника телефонный номер, который парнишка буквально силой заставил его записать. Сделав это, Митя ощутил какую-то горькую опустошённость, словно стал вечным должником мальчика, имени которого он так и не узнал.
Вновь испытать подобные переживания Митя не желал ни в малейшей степени.
— Ужасный спектакль, не правда ли? — спросил Митя, разглядывая лицо своей новой симпатии.
— Разве? А мне понравилось, — настороженно ответил юноша.
«Чёрта с два тебе мог понравиться этот балаган», — немного раздражённо подумал Митя. Он уже в глубине души жалел, что повёлся на внешность юноши. Тот был очень в его вкусе. Можно даже сказать, что Митя предпочитал такой тип парней. Светловолосых, с красивыми глазами и склонной к хорошему загару кожей. На одно мгновение мелькнул соблазнительный образ обладателя бордового свитера в непринуждённой обстановке, его обнажённого тела лежащего на постели, на красном, как гроздья рябин покрывале. Митя вдруг загадал одну штуку. Если он для вида будет ломаться, и не сразу согласится поехать с ним, то он устроит этому школяру настоящую трёпку. «Никаких нежностей от меня не дождёшься, — злорадно думал Митя про себя. — Я нынче злой, грубый и циничный. Будет жёсткий догги стайл, натяну тебе на голову колготки, отхлестаю вволю и запрещу плакать».
Митя решил зайти с другой стороны.
— Я тебя раньше здесь не видел, — дружелюбно сказал он. — Не жалуешь театр?
— Да нет... Просто обычно времени свободного мало.
— Ну вот, времени мало, а на проходной спектакль пошёл, — сказал Митя, приблизившись к нему.
— Так ведь каникулы сейчас, — немного нервным тоном произнёс юноша, не отводя от него беспокойного взгляда.
Каникулы. Школа. Худшие его опасения подтвердились. «Ну и фиг с тобой, золотая рыбка! — подумал Митя, подойдя к парню почти вплотную. — Если сейчас отошьёшь, значит так тому и быть».
Он протянул руку и прикоснулся ладонью к стене, рядом с головой юноши. Их лица разделял всего какой-то десяток сантиметров.
— Испугался? — тихо спросил Митя, глядя на губы молодого человека.
— Н-нет... Не особенно. То есть... с чего бы? — прошептал юноша.
Одно долгое мгновение Митя смотрел ему прямо в глаза, представляя себе восхитительную терпкую влагу на кончике языка. Затем вдруг убрал руку и, опустив глаза, виноватым тоном произнёс:
— Ой, прости, пожалуйста. Что-то на меня нашло.
Глаза парня удивлённо расширились.
— Ну что ты!.. То есть я хотел сказать... Всё в порядке!
— Нет, нет. Я в самом деле сожалею. Кстати, меня Митей зовут.
— Андрей, — ответил юноша, неловко пожимая протянутую руку. — Я это... Всё хорошо... Правда.
— Ну вот и славно, — ответил Митя, ополоснул руки, и направился к выходу.
Андрей последовал за ним. Это был решающий момент. Митя явно и недвусмысленно дал понять, что заинтересован им. Даже слишком явно. Если бы ответной заинтересованности не возникло, Андрей пошёл бы своим маршрутом, и Митя воспринял бы это как должное. Могла быть сотня причин. Парень предпочитает другой тип мужчин, может не готов к развитию событий, или наоборот — уже находится в отношениях. Но он пошёл следом за Митей.
Первое действие закончилось, и зрители оживлённо переговариваясь, выходили в холл. Наиболее предприимчивые сразу направлялись в буфет. Митя очень удачно занял место за столиком в глубине уютного помещения, отделанного в историческом стиле. Андрей, как ни в чём не бывало, сел напротив. Он караулил Митино место, пока тот ходил к буфетной стойке. Митя вернулся с двумя порциями кофе по-варшавски, коньяком и шоколадом. Он поставил блюдце с шоколадом подальше от горячего кофе, и наполнил снифтеры коньяком на треть. Андрей помешивал ложечкой с кручёной ручкой свой кофе, благодарно глядя на Митю. В воздухе разлился приятный запах из корицы, кофе и ванильного сахара.
В буфет, галдя и жестикулируя, вошла компания пожилых мужчин весьма колоритной артистичной внешности. Из обрывков их разговора Митя понял, что у того самого старичка, играющего роль бабника и почтенного отца семейства, сегодня бенефис. И поздравить его пришли коллеги по актёрскому ремеслу. Немало не смущаясь отсутствию самого виновника торжества, они решили провести нечто вроде репетиции предстоящего фуршета, и заполнили несколько столиков бутылками и фужерами.
Митя улыбнулся, посмотрев на них, и сказал шёпотом Андрею:
— Сегодня здесь цвет театрального общества, и намного интереснее, чем всё происходящее на сцене.
Андрей тихо рассмеялся, держа на уровне губ кофейную чашку, и Митя ещё раз обратил внимание на его красивые руки.
— А самый разгуляй начнётся после окончания спектакля, когда мы все уйдём, — ответил Андрей.
— Это уж точно, — сказал Митя.
Допив кофе, они взяли бокалы с коньяком.
— У тебя ведь выпускной класс? Куда думаешь пойти после школы? — спросил Митя. — Если, конечно, это не секрет.
— Да какой там секрет... В универ буду поступать, — ответил Андрей, согревая в ладонях снифтер с коньяком. — А ты чем занимаешься?
— Всем понемногу и ничем конкретно. В аспирантуру думал идти, да расхотел, — не задумываясь, сказал Митя. — Давай выпьем за твоё удачное окончание школы, и поступление.
Они чокнулись с тонким звуком поющего хрусталя. В этом буфете даже бокалы были хрустальными. Щёки Андрея порозовели, когда он сделал несколько глотков. Он совершенно успокоился, и уже чувствовал себя более раскованно. Они поговорили об искусстве и музыке, потом о невесёлых школьных буднях, найдя в этих временах разочарований и унылости много общего.
— Прости, — негромко сказал Митя, — можно задать тебе один нескромный вопрос?
Андрей элегантно закинул ногу на ногу и слегка откинулся на спинку стула.
— Можно.
— У тебя есть кто-нибудь?
— Нет, — после короткой заминки тихо ответил Андрей. — Какое-то время назад был, но мы расстались, — добавил он, предугадывая возможный следующий вопрос Мити.
Тот немного вздохнул.
— А твои родители? Они в курсе?..
— О чём ты говоришь, — почти шёпотом сказал Андрей. — Я даже представить себе боюсь, что будет, если они узнают... Вот, собираюсь весной съехать от них на съёмную квартиру, только денег пока маловато. А то как-то достало всё это...
Митя прекрасно знал, как «всё это» может достать. Бесконечные серые будни, идиотские подколки одноклассников, ничерта ещё не знающих, но нутром чувствующих, что среди них затаился чужак. Минуты, часы и дни тупой зубрёжки, и невесёлые мысли о том, почему он родился человеком, а не куском мела, или поролоновой губкой у классной доски. Показательная экзекуция от главного школьного хулигана, его жирное тело пахнущее конюшней, тяжёлые кулаки и твёрдый асфальт, покрытый плевками и окурками. Разбитые в кровь губы, кабинет директора, ненавидящий взгляд классной и домашние скандалы.
— Иногда чувствую себя как в западне, — продолжил Андрей. — Одно хорошо, что недолго осталось.
Он замолчал, и сделал основательный глоток. Отчего-то эти вопросы вывели его из душевного равновесия. Наверное потому, что он уже длительное время запретил сам себе думать о таких вещах. Ещё в юности, как только пришло осознание что он не такой как все, Андрей ревностно оберегал свою тайну. Немногочисленные друзья, родственники и родители — он не мог довериться никому. Эпизодические встречи происходили, как правило, в самых случайных местах. Только с незнакомыми людьми он на время становился самим собой. Эта двойная жизнь, вначале воспринимавшаяся им как временное явление, вскоре стала частью его натуры. Его чувственность словно породила на свет две разные личности, а разум смирился с этим. Но с некоторых пор Андрей стал ощущать нехватку чего-то. Удовлетворение плоти сменялось упадками духа. Последний его любовник — неулыбчивый сероглазый шатен, который был ниже его ростом — подвёл явственную линию, подчёркивающую неполноценность таких отношений. Он всегда брал Андрея с жадностью голодного зверя, и тот без оглядки отдавался этой страсти, принимая похоть за привязанность, а вожделение за влюблённость. Он принадлежал своему мужчине безраздельно. Тому стоило лишь набрать телефонный номер, или скинуть сообщение из одного слова на мобильник, как Андрей с готовностью мчался на другой конец города. Его женственная натура безропотно позволяла чужим рукам ввергать себя в самые крайние проявления страсти, граничащей с унижением. Но однажды он будто увидел себя со стороны. Увидел своё дрожащее от утреннего холодка тело в беспорядке скомканных простыней безлюдной чужой квартиры, и внезапно он словно прозрел. Тогда-то Андрей и расплакался от унижения и жалости к себе. Всё это время он безвозмездно сдавал в аренду собственное тело, а его личность, он сам, были никому не интересны. Он-то считал, что пользовался мужчинами так же, как они пользовались им, но это была неравная игра. Они отщипывали по кусочку от его чувств, пока от них почти совсем ничего не осталось. Его самолюбие, его гордость были задвинуты им в самый дальний угол, и в итоге бережно хранимый идеал любви оказался весь покрыт грязными отпечатками пальцев. Андрей оставил своего любовника, и тот, мгновенно найдя себе нового спутника, попросту исчез, как будто всё это время был призраком и не существовал вовсе. Место второй тайной жизни прочно заняло постылое одиночество. На девятнадцатом году жизни Андрей ощущал себя полным банкротом. А как бы он хотел для себя другого будущего. Грезил просыпаться на рассвете в нежных объятиях, и вместе радоваться наступающему новому дню. И сколько раз он несмело мечтал о таком человеке, который любил бы не телесную оболочку, называемую его именем, а его сущность, его самого. Эту маленькую вселенную, целый мир умных и живых мыслей, омываемый океаном чувств и эмоций.
И вот теперь этот парень, который вначале ему совсем не понравился, разом пробудил от спячки все его надежды. После своего последнего и самого болезненного расставания, Андрей порвал все связи и со своими приятелями. Несколько дней его телефон не умолкал, а на почту и в твиттер шло множество посланий от самых разных парней — недолговечных плодов шапочных знакомств. Людей, чьи лица он помнил, но некоторых имён попросту не знал. Ещё через пару дней поток посланий заметно иссяк, а через неделю прекратился совсем. Вначале Андрей был вполне удовлетворён этим, так как внезапно обнаружил у себя уйму невесть откуда взявшегося свободного времени. Позднее удовлетворение сменилось досадой — он как будто перестал существовать для них всех. Он по-прежнему занимал физическое пространство в этом мире, но стал человеком-невидимкой. Его добровольное исчезновение не вызвало абсолютно никаких изменений ни в чьей судьбе.
Андрей прикоснулся пальцами к векам глаз. Митя поставил на стол свой опустевший бокал. Он не мог не заметить, какие эмоции вызвал в юноше его простой вопрос.
— Что-то случилось? — участливо спросил он.
— Пустяки. Ресница попала, — солгал Андрей.
Митя вдруг остолбенел: доставая носовой платок, Андрей положил на стол миниатюрную книгу.
— Что это? — спросил Митя.
— Ты о чём? Ах, это... Сборник японских сказок, карманное издание. Я наверно кажусь тебе чудаком. Здоровый лоб, а сказки читаю, — смущённо сказал Андрей.
Митя отрицательно помотал головой. Его поразила обложка красивой книги. На тёмно-синем фоне серебром было вытеснено изображение дракона. Расправив крылья, он летел над горами. Крылатый дракон, который бывает лишь в сказках. И змее можно приделать крылья, и любовь может найти внезапно, в лабиринтах житейских коллизий... Митя только вздохнул — это просто алкоголь. Ну ещё приятный собеседник, чего там отрицать. Даже очень приятный, милый и скромный.
— Извини, — вывел его из задумчивости голос Андрея, — можно я тоже спрошу тебя кое о чём?
— Конечно, — беззаботно ответил Митя.
— А у тебя... То есть я хотел сказать... ты свободен?
Митя опустил взгляд.
— Видишь ли, я не сторонник длительных отношений.
— Ах, вот как...
Андрей попытался улыбнуться, разыгрывая добродушие, но Митя успел уловить в его взгляде что-то похожее на застарелую боль.
«На что я, собственно, надеялся? — подумал Андрей. — Что одинокий незнакомец окажется тем самым человеком? Какая детская наивность. Ведь с первого взгляда было понятно, что ему нужен только секс, и продолжения не будет. Ведь он снял меня. Просто и привычно снял девочку на вечер. Пользуется своей внешностью как скорпион жалом. Но у него такие пальцы, и такие губы... А самоуверенный какой! Пошёл сюда молча, и я следом за ним потопал. Как телёнок на верёвочке. Разве он сказал мне: «Как насчёт кофе?». Ничего подобного, просто молча пошёл. Почему же я пошёл за ним? Почему сижу здесь? И как он вёл себя в самом начале, будто мысли мои прочёл. Ещё немного, и затащил бы меня в кабинку, там, внизу. Мог бы? Не знаю. Наверное. А я? Разве бы я сопротивлялся? Отсос в театральном туалете... Боже мой, как низко я пал!.. Ещё и спектакль этот дурацкий... Но дома находиться уже нет возможности. Просто нет сил. В четырёх стенах, вместе с ними, а по сути одному. Я хочу поцеловать его... Не надо мне больше пить...»
— Не то чтобы я относился к отношениям легкомысленно. Просто так получается, — продолжил Митя, запоздало удивившись тому, насколько виноватым тоном произнёс он эти слова.
Андрей быстро взглянул на него, и склонил голову. Он ничего не ответил Мите, но это молчание значило куда больше, чем любые возможные попытки сгладить острые углы этой темы. В этом молчании были и невеселые утренние раздумья Мити, и все противоречивые мысли Андрея.
Митя ощутил единство с ним. Почувствовал эту общность — терзавшие его сомнения, неуверенность, разочарование. «Он ведь совсем-совсем несчастен, этот симпатичный мальчик. Хотя почему я счёл его симпатичным? Сам не знаю. Обычный парень, каких тысячи. Но что-то в нём есть. Может быть я вижу в нём себя? Такого, кем был ещё десять лет назад. Тогда мне тоже все сверстники казались глупыми и ограниченными пустышками, переполненными юношескими гормонами. Ах, как я сходил с ума по красивым актёрам, отважным героям романов, и так же искал общества парней старше себя». Митя почувствовал жалость к нему. И даже не жалость, а какое-то странное чувство то ли не сожаления, то ли бессильной горечи, почти вину. Словно бы жалел сам себя, изливая на этого юношу свои когда-то выплаканные слёзы. «Это ужасно. Мы все движемся по замкнутому кругу. Вот и он, в свою очередь, угодил в ловушку собственных иллюзий. Начал строить свой прекрасный замок с высокими стенами, стрельчатыми окнами, подъёмными мостами и башенками под развевающимися цветными штандартами на высоких шпилях. Толпы празднично одетых горожан кричали «виват!», а земля уже начала предательски осыпаться под ногами, как песочное печенье. Стены шатались, и башенки летели вниз. И вот уже стоял перед глубоким обрывом одинокий маленький рыцарь в бордовом свитере, пеший, без доспехов, и холодный ветер развевал его светлые волосы. Вокруг была только безжизненная пустыня, похожая на лунный пейзаж, и самый глубокий на свете обрыв, прямо у его ног. Да, он несчастен. И я никак не подхожу на роль утешителя. Я не в состоянии утешить самого себя, разобраться в собственной жизни. И я ничем не смогу помочь ему. Не сумею. Нет, невозможно. Что... Что же я делаю?..»
Мите лишь с удивлением оставалось наблюдать, как его второе «я» легко сбросило с плеч заскорузлое одеяние, состоящее из стремления к спокойствию любой ценой, обыденного лицемерия, невозмутимости к чужим проблемам, лёгкого цинизма и равнодушия. Всего того, что мы называем рассудительностью и житейской мудростью. Он словно обнажил своё тело, избавившись от всего этого. Распахнул для целого мира врата собственного сердца — неудовлетворённого, ищущего, и уже немного тронутого ржавчиной несчастья. Митя отодвинул свой пустой бокал, и положил свою ладонь на руку Андрея, ощутил тепло его кожи. Словно беззвучно говоря: «Я такой же, как и ты — планета в синем бархате ночи. У меня нет ни крылатого коня, ни волшебного меча, лишь звёздный плащ неба за плечами, с нарисованными солнцами и кометами».
Это прикосновение вызвало у Андрея целую череду быстро сменяющих друг друга образов. Он вдруг с небывалым желанием захотел ощутить эти руки у себя на плечах, захотел почувствовать прикосновение тела Мити, приятную тяжесть этого тела. Никакой грубости, только нежную силу. И ещё испытать это долгожданное чувство уверенности и спокойствия. Пусть даже вновь обманываясь, но испытать его. Сегодня, завтра, всегда. И чтобы не расставаться. В сотый, в тысячный раз умножая свои бесконечные расставания. Андрей слегка сжал Митины пальцы, также беззвучно отвечая: «У меня было нечто поистине прекрасное. То, что я бездарно растратил и промотал, настоящее сокровище, которое сейчас кажется лишь сном, игрой воображения, и теперь нет ничего, чтобы я мог принести тебе в дар. Я могу отдать только себя. Это ничтожный подарок, но это всё что у меня есть...»
Это было простым прикосновением их рук, но оно было сродни магии и волшебству. Невидимая небесная динамо-машина, изрыгая электрические разряды и громыхая оглушительнее любого грома, испокон веков рождала гениальные идеи и мысли о мелких пакостях, самые светлые мечты и чёрную меланхолию, детские сны и вечное забвение, без устали распространяя их по всему свету. Окутанная золотистым паром, утопая в розовых облаках, она наобум посылала в светлые головы блистательные догадки, похожие на солнечных зайчиков, так что оставалось лишь хлопнуть себя по лбу, и воскликнуть: «эврика»! Или наполняла злодейские умы чёрными мыслями, копошащимися и извивающимися как черви. И вот теперь её разряд через это прикосновение рук мгновенно спаял два сердца, две странные детали, которые не подходили ни к одному механизму. Соединил их самой прочной силой в единую конструкцию. Иногда эти ослепительные шипящие молнии разбивали влюблённые сердца в пыль, разносили их вдребезги на зеркальные осколки. Но время от времени и соединяли их, и тогда мёртвое становилось живым, сгоревшая в пепел трава начинала расти сквозь вековые камни, а упавшие с небес на землю птицы вновь расправляли крылья и поднимались ввысь.
Антракт подошёл к концу, буфет опустел, а Митя всё так же безмолвно держал ладонь Андрея в своей ладони. Через некоторое время они вернулись на свои места, но до конца спектакля, до финальных аплодисментов и поклонов актёров, обоих не покидало странное чувство. Словно их пробудили от глубокого сна, или достали со дна замёрзшего озера, взломав лёд. Извлекли на свет из ледяной зеленоватой пещеры, из объятий вечного холода, который за столетия превратил их тела и души в некое подобие стекла, так что теперь даже малейшее движение их мыслей издавало тонкий звук хрустального камертона. Они не могли понять, пока не зажёгся свет, и в честь бенефицианта не отзвучали овации, почему они должны сидеть в этих креслах, разделённые какими-то фигурами, похожими на размытые бесформенные сгустки серого тумана.
У Андрея горели щёки, сжав руками подлокотники кресла он беспомощно смотрел на сцену совершенно не осознавая происходящее, и мог лишь растерянно улыбаться. Митя, сцепив пальцы, смотрел прямо перед собой, чувствуя себя так, словно бы он только что вышел из умопомрачительного аттракциона, невероятной карусели, самой быстрой в мире. Театральная люстра, огни рампы, мелькали перед его взором самыми немыслимыми вспышками света. Они оба немного пришли в себя лишь в фойе. А в очереди у гардероба смогли, наконец, говорить.
— Где же твоё пальто? — удивлённо спросил Андрей, облачаясь в короткую шубку из искусственного меха. — Вьюга же на улице!
— Вот ещё, пальто таскать из-за лёгкого снежка. Я так зиму выгоняю.
— Что?
Митя в ответ улыбнулся, поднимая воротник своего тёплого шерстяного пиджака и наматывая шарф. Андрей подумал, что это самый длинный и роскошный шарф, который он когда-либо видел. Там были изображения эскимосов и индейцев, связанные из цветных нитей. Их вигвамы и иглу, солнце и луна, духи предков в пирогах, рыбы в небе посреди звёзд, и множество других мелких деталей.
— Просто в упор зиму не замечаю, она стыдится и быстрее уходит. А то ещё долго будет гостить, и всё из-за всех этих польт и польтов, ха-ха!..
— Ну ты даёшь, — восхищённо пробормотал Андрей. — Видывал я разных чудаков, но такого как ты ещё не встречал.
Митя не ответив, посмотрев в чёрные окна на беспокойную зимнюю круговерть. Тревожную и какую-то гнетущую. «Ничего ты ещё не видывал, дурачок мой любимый, — вдруг с нежностью подумал он. — Весь этот конченый мир похож на базарное представление с наспех сделанными ярмарочными куклами. Белое полотно по центру и чёрные леса во все стороны. На светлой полянке водят хороводы потешные зверушки. Милые и беззащитные. А по лесам рыскают волки. Звери лютые под бумажными масками с картонными зубами. Ты один на один с ними. И проси Иисуса, Аллаха, Будду, всех богов Олимпа, молись хоть колесу от телеги на дороге. Заклинай кого хочешь — только бы они уберегли тебя от встречи с волками».
Мите вдруг вспомнилось: тёмное, мохнатое как овчинный полушубок надетый наизнанку. Красная машина «Вольво», жаркая, пропитанная запахом французских духов, безумно дорогих и вульгарных. Настойчиво липнущих к коже как свиной жир. И во всём этом лицо. Холодное и по-своему даже красивое. Красивое, как может быть красивым в последний миг жизни светлая полоса лезвия гильотины. Лицо его волка в овечьей шкуре с зубастым рылом. Как это было давно, словно в прошлой жизни.
Андрей заметил, как затуманился Митин взгляд. Он вдруг отчётливо захотел, чтобы Митя обнял его, прямо здесь и сейчас. Наплевав на недоумённые взгляды окружающих. И укрыл хвостами своего чудесного шарфа. Хотя бы чуть-чуть.
В этот вечер Андрей пошёл в театр от безысходности. Он вообще больше любил балет, но билеты на хорошие места в это время было достать нелегко, а он чувствовал, что если немного не отвлечётся, не развеется в обществе случайных людей, то всё может кончиться плохо. Началось это с месяц назад. Заведение было очень шикарным, со специальными людьми на входе, но его лицо запомнили, когда несколько раз его бывший назначал там свидания, — и охранники беспрепятственно пропустили Андрея. Он устроился очень уютно, на полосатом диванчике, попивая ароматный земляничный чай из большой кружки. Ему казалось символичным потратить последние деньги, оставшиеся от его мужчины именно в этом месте. Чтобы ничем не быть обязанным даже воспоминанию о нём. У Андрея и в мыслях не было познакомиться здесь с кем-нибудь. Поэтому сидел он просто так, бездумно коротая время и предаваясь невесёлым размышлениям. А потом обратил внимание, что выбрал себе место на свету, в то время как все диваны у стен были скрыты тенями. На диванах сидели разные люди, наверняка одетые очень дорого. То тут, то там ярче разгорались пятнышки сигарет, или мелькал отблеск бриллиантового перстня. Слышался шелест их голосов, приглушённый смех, но лиц не было видно. Даже когда вспыхивал огонёк зажигалки у очередного закуривающего. Как будто пустые костюмы с брюками и туфлями смогли принять форму человеческих фигур, и приехать этим вечером сюда. То ли от усталости, то ли от внезапно нахлынувших воспоминаний о балете «Щелкунчик», который он смотрел ещё весной, Андрею почудилось, что из пустых пиджачных воротников осторожно высовываются косматые крысиные головы. Что это вовсе не люди окружают его, а полчища голодных крыс, напяливших людские костюмы. Он даже зажмурился от этого нехорошего чувства, а когда открыл глаза, увидел, что его руки, держащие кружку, мелко дрожат. Если бы чая не осталось меньше половины, Андрей бы пролил его на себя. А второй случай произошёл неделю назад. Он шёл домой поздно вечером с занятий, и буквально нос к носу столкнулся с двумя типами, которые шагали навстречу, нарочито разбрасывая ботинками по сторонам снежную кашу, и сунув руки в карманы одинаковых чёрных курток. Отступать было поздно, и Андрей, опустив взгляд, попытался пройти мимо. Один из парней ощутимо толкнул его своим плечом, а второй громко произнёс оскорбительное слово. Потом они оба оглушительно расхохотались. Немногочисленные прохожие сочувственно смотрели на Андрея, а он лишь поправил сумку на плече и, не ускоряя шага, пошёл прочь. Но в эти несколько секунд его буквально окатило волной испепеляющей ненависти. Это ощущение было ему так малознакомо, что он даже не понял что происходит. Он зашёл в первый попавшийся переулок, опёрся рукой о стену, и принялся есть снег с подоконника чьего-то окна, пытаясь успокоиться. За стеклом сидела большая старая белая кошка, с интересом разглядывающая его. Андрей посмотрел на неё, затем поднял голову, глядя в ночное зимнее небо. Эта вспышка ярости не переросла в неконтролируемую агрессию по отношению к тем двоим дуракам только чудом. Тогда-то Андрей понял, что ему надо побыть среди людей, сходить куда-нибудь. Куда угодно: на выставку, в театр, хоть в цирк. Потому что иначе одиночество сломает его. Расплющит как консервную банку. Добровольная самоизоляция начала медленно превращаться из лекарства в болезнь.
Лицо Мити было так близко. Лицо человека, который вновь вернул ему то, что последний год он тщетно пытался пробудить в себе. Это слово, которое потеряло для Андрея всякий смысл, стало тенью цветка засушенного между страницами книги, превратилось в футляр без содержимого, в непонятный набор символов. Это была надежда. Андрей вновь надеялся. Ещё пока робко и несмело надеялся, что жизнь его вновь обретёт смысл.
— Варежек у тебя, конечно, тоже нет? — тихо спросил он Митю.
— А вот и не угадал, — смешным голосом ответил тот. — У нас для сестрички есть рукавички!
С этими словами Митя надел пару белых старомодных вязаных варежек с синими снежинками. Натянул до самых бровей шапку и посмотрелся в зеркало.
— Вот теперь — вперёд!
Подхватив под локоть Андрея, Митя устремился к дверям. Вьюга закружила их, и вместе с остальными людьми погнала по широким ступеням вниз. По счастью через несколько минут рядом остановилось такси. Митя приоткрыл дверцу и сказал водителю адрес. Затем обернулся к Андрею.
— Мы можем поехать ко мне, или я отвезу тебя домой. Решай сам.
Митей вдруг овладела странная апатия. Сколько раз он корил себя за это. В такие минуты он был похож на опаздывающего пассажира. Который бежит изо всех сил, но в самый последний момент, уже почти достигнув цели, внезапно замедляет бег, переходит на шаг, и лишь делает безнадёжный взмах рукой, провожая взглядом уходящий автобус, который бы его обязательно дождался. Светящиеся тёплым янтарным светом окна исчезают вдали, а одинокий пассажир остаётся на остановке, среди мокрых деревьев, под дождём, в серой пелене наступающих сумерек. Когда надо было сделать последний шаг, ухмыльнуться, сказать скабрезную шуточку развязным тоном, Митя как будто самоустранялся. Словно бы всё происходящее касалось кого угодно, но только не его. Вот и сейчас он молчал и досадовал на себя. Потому что сказал безликое: «решай сам», вместо того чтобы ездить по ушам, и врать с три короба, как легко и непринуждённо делали некоторые.
«Что же мне делать? — лихорадочно думал Андрей. — У него такой взгляд... Когда он посмотрел на меня первый раз, я как будто заглянул внутрь тёмного погреба. Но... Не знаю отчего, я чувствую, что в этот раз всё будет по-другому, и он не обидит меня. Я не хочу опять остаться один. Не хочу, чтобы вот так всё закончилось».
Он колебался скорее в силу привычки, чем из-за неуверенности. Привычка к неизбежному фиаско, к скорому концу всего хорошего, стала для Андрея естественным чувством. Лучше не питать никаких иллюзий, и получить в конце концов закономерное разочарование, чем витать в розовых облаках в итоге разбивая себе лицо в кровь. Он привык быть аутсайдером в делах любви. Но одновременно Андрей был очень удивлён Митиной отстранённостью. Обычно всё было иначе. Когда он уезжал из клубов и кафе, его ночные друзья, не стесняясь, обнимали его плечи или за талию. Проводили чуткими и жадными пальцами по его бёдрам. Не то чтобы ему были неприятны эти прикосновения, он воспринимал их как нечто само собой разумеющееся. Как знаки их законных притязаний на него, на теперь уже их соблазнительную собственность. Ведь они не шли ни в какое сравнение с тем, что предстояло испытать его телу в ближайшие несколько часов. Теперь он понимал, что тогда ничем не отличался от говяжьей туши вздёрнутой на крюк перед деловитыми взорами базарных покупателей. Но Митя поступил иначе. Он давал ему свободу выбора. Невероятную, немыслимую свободу без фамильярных объятий. Митя воспринимал его как равного, и сейчас они были скорее братьями, чем любовниками.
Водитель что-то сказал сердитым голосом. Митя сделал успокаивающий жест рукой, и вопросительно взглянул на Андрея.
— Нечего тут стоять, — решительно ответил тот. — А то окончательно в снеговика превратишься. Едем к тебе. Ведь должен же я узнать, как живёт изгоняющий зиму...
В такси всё было как обычно: по радио хриплый голос орал блатную песню, немного пахло бензином, под зеркальцем заднего вида болтался на верёвочке розовый слоник с ярлычком «Изготовлено в Китае», а водитель раздражённо ворчал, когда перед перекрёстками загорался красный, и приходилось тормозить. Андрей прижался к Мите, который сидел прямо, и склонил свою голову ему на плечо. Им двоим было так уютно на заднем сидении в этом душном, рычащем автомобиле, что шофёр с его тюремной музыкой словно оказался за невидимой преградой. За тысячи километров от них.
— Я не знаю отчего, но мне так славно, — прошептал Андрей на ухо Мите.
— Андрюша, хороший мой... — тихо ответил Митя, наслаждаясь исходившим от него теплом.
Снег на волосах таял, и эти торчащие в стороны влажные волосики придавали лицу Андрея необычайно милый вид. Митя смахнул с его рукава уцелевшие снежинки.
— Такая вьюга, что не знаю даже, когда домой попаду, — счастливо улыбаясь, ответил Андрей. — Ой, надо позвонить...
Он достал мобильник, и сделал звонок домой, сказав, что уже поздно, и придётся заночевать у приятеля. Потом позвонил приятелю, чтобы договориться с ним о возможном звонке от родителей, обеспечивая себе алиби.
Митя посмотрел в окно на метель. Белые клочья взмывали вверх и разлетались в стороны. Метались по сторонам, закручиваемые ветром в смерчики. Двигатель ровно урчал, и машину немного заносило на поворотах. Он уже знал, что не будет груб и циничен, как он не был грубым ни с кем и никогда. Неизвестно что будет завтра. Может это внезапно возникшее, такое необычное чувство рассеется как наваждение, но сейчас он боялся даже глубоко вдохнуть, чтобы не спугнуть своё счастье. Чтобы не исчез подобно призрачному видению вдруг ставший таким нужным человек, который сидел рядом.
Большие изменения в жизни не сопровождаются праздничным салютом и торжественным громом литавр. Все великие перемены начинаются с малого. Хотя бы с внутреннего голоса, который, лаская слух, теперь шептал такие долгожданные слова: «Кажется, я люблю... Люблю».
Настроение у обоих было замечательным, а ведь вечер по-настоящему только начинался. По радио, наконец, закончился концерт по заявкам для осуждённых условно и отбывающих пожизненное, угрюмый ди-джей сдал смену весёлому напарнику, и сразу же приятный голос в эфире запел: «Let It Snow! Let It Snow!..»
Сентябрь-декабрь 2012